Дверь открылась. Три женщины, бледные, как полотно, смотрели на него. В руках у Ревекки Самойловны была табуретка.
— Там… никого нет… — задыхаясь, сказал Саша. — Он обманул.
Ревекка Самойловна поставила табурет на пол. Села на него. Опустила руки на колени.
— Слава богу, — сказала она, — вейз мир…
Маша бросилась ему на шею и замерла.
— Я всегда говорила, эти люди хотят нас напугать! — Ирина Евгеньевна резко развернулась и пошла на кухню. — Я поставлю чайник. И не смейте больше брать телефонную трубку!
Зазвонил телефон.
Маша выдернула шнур из розетки.
— Дети, мне надоело, — сказала Ревекка Самойловна. — Пусть звонят, приходят… я старая женщина и хочу спать. — Старуха поднялась со стула. — Всем спокойной ночи. Поздно не сидите…
Ревекка Самойловна кокетливо помахала всем рукой и ушла в свою комнату.
Ночью втроем пили чай на кухне.
— Эй, лав стори, очнитесь! — сказала Ирина Евгеньевна. — Как пломба? Пока я жива, она будет стоять. А если выпадет, знайте, Саша, со мной что–то случилось. — Она заметила, что ее не слышат. — Эй, я тоже здесь, хоть и мешаю вечной любви.
Саша и Маша находились где–то далеко. Они смотрели на Ирину Евгеньевну и улыбались.
— Маш… — Ирина Евгеньевна засмеялась. — Может быть, тебе не стоит с нами уезжать? Подожди, не перебивай. Ну будут у тебя заграничная мама и бабка и… Будет, кому шмотки присылать. Буду слать вам посылки. Маша, что ты молчишь? Почему ты молчишь, Маша?
Голос у Ирины Евгеньевны сорвался.
— Вы… это серьезно? — сказал Саша.
— Мне бы не хотелось быть разрушителем вечной любви. А вдруг она на самом деле вечная? Маша мне этого не простит. Маша, я тебя не слышу! Что ты молчишь?
В дверь позвонили.
Они все, как по команде, посмотрели на часы. Было три часа ночи. В дверь позвонили еще раз.
— Я открою, — сказал Саша.
— Не надо, — Ирина Евгеньевна взяла его за руку.
Он встал и вышел в коридор. Подошел к двери, прислушался. Кто–то топтался на лестнице. Саша открыл замок и распахнул дверь.
Перед ним стоял Вадим.
— У вас то занято, то трубку никто не берет, — сказал Вадим. — Я тебя искал. Я не вовремя, наверное… Меня из дома выгнали…
Вадим неловко поглядывал по сторонам.
— Вадик… — Саша вдруг обнял его, встряхнул. — Ты молодец…
Растерянный Вадим улыбался, не понимая столь бурной радости.
— Ну раздевайся же… Что ты стоишь? Вадим снимал плащ, когда в глубине квартиры раздался крик:
— Бабушка! Бабушка! Бабушка!
На столе, покрытом белой крахмальной скатертью, стояла керамическая урна. На урне было написано: Волькенштейн Р. С. 1915–1988 гг.
