Молча вокруг стола стояли люди. Окна были распахнуты настежь, и душная московская жара волнами наплывала с улицы.
— Я возьму ее в ручную кладь, — сказала Ирина Евгеньевна. — Говорят, они бьются, только надо запаковать хорошенько. Рая так плакала, когда узнала.
Все сразу разбрелись по квартире, негромко переговариваясь:
— Боже, какой дом, жалко оставлять…
— Я вас уверяю, уже кто–нибудь нацелился!
— Да, такое добро долго не стоит…
Люди подходили к Ирине Евгеньевне, целовали ее в щеку, шептали что–то и протягивали свертки и пакеты. Ирина Евгеньевна в который раз раздраженно говорила:
— Я же просила, никаких передач, мы задыхаемся от этих вещей!.. — Но пакеты брала.
Маша попросила его: — Запакуй, пожалуйста. Не так же везти…
Она стояла у окна, заполненного солнцем, откуда был виден зоопарк и лебеди на темных застывших прудах. Саша вынул из кучи картонную коробку, поставил на стол и осторожно, двумя руками, положил в коробку урну. Пучком соломы он обложил урну со всех сторон. Коробку тщательно завязал шпагатом.
Из комнаты послышалось рыдание Ирины Евгеньевны.
— Только бы они не захотели на таможне вскрыть… это.
— Ну что ты? — Саша поморщился. — Зачем?
— Они все могут.
— Маша!
— Могут.
Он опустился на табурет. Она села напротив. Они молчали. Между ними стояла коробка.
— Тебе не стоит ехать в аэропорт, — сказала Маша. — Это очень рано.
— Я приеду.
— Не надо, я не люблю, все равно бесполезно.
— Я приеду. Они замолчали.
В комнату заглянул кто–то и вышел.
— Видишь, что тут… Иди. Мне кажется, они никогда не уйдут. Неужели так трудно понять, что людей надо оставить одних? Я их раньше не видела, а тут вдруг столько родственников… А вот этот сейчас заглядывал, обратил внимание?.. Нет? Это мой отец. Неважно… Иди, пожалуйста, иди.
Саша поднялся. Положил руку на ее волосы…
— Все. Ну, иди. Нет, подожди… Сейчас…
Маша ушла в комнату. Вскоре оттуда послышался крик Ирины Евгеньевны:
— Ах, ты, дрянь, дрянь!.. Еще на столе урна стоит, а ты… дрянь!.. — и плач…
Вдвоем они были на даче. Они любили друг друга жадно, исступленно, задыхаясь в духоте летней ночи. Они кричали от страсти и боли, не думая ни о чем и не сдерживаясь. Считая минуты, они не разжимали объятий, и любовь их росла и росла, заслоняя весь остальной мир.
Самолет стоял, готовый принять пассажиров.
Прощания, слезы! Взгляд назад, за стеклянную перегородку. Молодые и старые, их родственники, дети. Кто–то не решается пройти. Молодой человек возбужденно говорит что–то старикам — своим родителям, они все не отпускают, цепляются за рукава.
