Чудом не промазав мимо рюмки-напёрстка, я разлил вино. Затем произнёс маловразумительный тост и, осторожно чокнувшись с Никой-Верой-Викой, освоил Токайское. Затем в двух словах рассказал о себе. И выслушал ответную речь. Ника оказалась артисткой труппы из четырёх человек, приехавшей в Ленинград на гастроли из Риги. Квартиру на Третьей Советской труппа снимала.
— Мы путешествуем по всей стране, — сказала Ника и, улыбнувшись мне, осушила микроскопическую рюмку. — Ваше здоровье, Саша. Мы танцуем, разыгрываем пантомимы, Илья, он скоро придёт, немного фокусничает. У нас есть режиссёр, но он сейчас не с нами, остался в Латвии. Чудный человек, замечательный, собирал труппу несколько лет. Он… — Вероника замялась, — он не из наших. Но его родители, они были ростом с меня, а он вот уродился без отклонений.
Я ощутил дискомфорт. Я никак не мог привыкнуть к тому, что передо мной симпатичная, привлекательная девушка, а не ошибка и нелепый выверт природы. А теперь, когда она упомянула об отклонениях, мне стало неловко. Мучительно хотелось задать вопрос, что она думает о самой себе, но сформулировать его так, чтобы не обидеть, совершенно не удавалось.
— Не стесняйтесь, Саша, — угадав моё настроение, сказала Ника. — Вы ведь хотите спросить, считаю ли я себя нормальной, не так ли?
Я сглотнул, почувствовал, что отчаянно покраснел, и принялся мямлить нечто неразборчивое.
— Что, если мы перейдём на «ты»? — неожиданно спросила Ника. — На брудершафт — и на «ты». А потом ребята придут, — добавила она невпопад.
Ребята пришли, едва я неловко клюнул девушку в щёчку, покраснев от брудершафта и вовсе до помидорного цвета. Илья доставал мне до пояса, Боря был на пару сантиметров ниже, а Антон — ещё на пару.
Через полчаса я был на «ты» уже со всеми, затем откупорил вторую бутылку всё того же Токайского. Она быстро опустела, в основном, моими трудами, и за ней на свет божий извлекли третью.
Я не знаю, когда наступил момент, в который я почувствовал себя своим, и опьянение здесь вовсе ни причём. Да и не было опьянения. Была весёлая и задорная дружеская трепотня обо всём на свете. О театре, о литературе, о кино. И я, рафинированный петербургский интеллигент, начитанный, нахватанный и достаточно эрудированный, вдруг понял, что уступаю в интеллектуальном плане. И ещё понял, что мне это не зазорно, а, наоборот, приятно. Потому что в физическом — уступали мне, и таким образом создавалось совершенно необыкновенное ощущение равенства и приязни.
