— Ты тоже требовал от нее все объяснить, все назвать? А она молчала, да? — Оля вела пальцем по его носу, по губам. — Она просто не любила тебя, это ты точно угадал.
— Человек — святыня! — сказал Вадик, — А женщина вдвойне. Потом она меня ненавидела. И, может быть, всю жизнь ненавидеть будет. А за что? За то, что не полюбила меня?
— А ты не робкий, да, Вадя? Ты просто интеллигент, да?
— Ой! Оставим этот разговор, противно! Так и слышу интонации твоего друга.
— Он здесь ни при чем! — отрезала Оля. — Я спрашиваю: ты интеллигент? Мне это нужно знать от тебя. Ну?
— По происхождению и по убеждению — да. — Вадик улыбнулся и получил за это по макушке. — Оля, драться нехорошо! — Его продолжали бить. — Ну, Оль! Бить интеллигента нельзя, он слабый! Ну, Оль!.. Больно! Отрекаюсь, отрекаюсь!.. Я робкий!
— И Ведьма сказала — ты слабый, потому что добрый. А того доктора звали Александр Иванович Лучков. Вот!
— Откуда ты знаешь? — подскочил Вадик, Он схватил Олю за плечи. — Разговаривала с ней? Пока я купался? Расскажи!
— Она пила настой. Какой–то такой настой, против которого нет спасения. Так что ты все хорошо сделал, а вылечить ее не смог бы никогда. Слушай, Вадька, а почему ты совсем не переживаешь?
— Вот отчего такое затемненное сознание, — сообразил Вадик. — Я ведь все по максимуму делал, как большой…
— Она легко умерла?
— Упокоилась, как говорят старушки. Поэтому я и хочу на мой единственный раз иметь все настоящее и целиком. Настоящую работу, настоящую любовь, настоящую жизнь.
— Ну, насчет работы все в порядке, кажется, — с вызовом произнесла Оля. — А об остальном тебе судить. — Все это время она смотрела на него странно большими глазами, внимательно и пристально, а теперь отвернулась и встала. Поднялся и Вадик, опять обнял ее, но она не отозвалась. — Гляди! — Оля протянула руку. — Видишь что–нибудь? Плохо, что мы все время ночью разговариваем. Ночью сам себе кажешься большим, а все остальное не видно. Ну, видишь что–нибудь?
Их глазам, привыкшим к темноте, из–под густой ночной тени дуба открылся горизонт бугрящейся воды с серебрением по краю, а за ним — непроглядный мрак всего остального мира, про который известно, что он есть.
Вадик проводил Олю до темного крыльца. На прощание они стиснули друг другу пальцы до боли — здесь была как бы запретная зона, и они никогда не целовались. Оля поднялась по ступенькам на крыльцо, Вадик ждал скрипа отворяемой двери, но Оля вдруг испуганно ойкнула. И тут же послышался голос Сережи–комиссара:
