Сейчас, когда с каждым шагом сокращалось расстояние до родной деревни, когда с каждым часом приближалась минута встречи со стариками, думалось иначе — бесстрастно и вроде бы более объективно.
В самом деле, разве есть его вина в том, что в жизни, при большой работе, не хватило времени вот на такую поездку? Теперь есть время, и он терпеливо сносит дорожные муки.
А письма? Как бы он стал их писать, заведомо зная, что эти письма будут читать чужие люди? Нет, это было бы совсем ни к чему! Зачем посторонним, той же Нюре Маркеловой, знать подробности его жизни?.. Денег, конечно, можно было посылать больше. Но на что старикам деньги? У них, наверно, есть коровенка, поросенок, овцы, куры, свой огород, они и пенсию получают. Пусть небольшую, но много ли старикам надо? Да и в письмах они никогда не жаловались на нужду. Если бы хоть раз намекнули, что им трудно, послал бы, сколько нужно, послал бы с радостью…
О том, что в далеком и тяжком сорок пятом году отец и мать тоже не обижались на житье, хотя жилось им тогда горько и солоно, он не помнил…
4
На двадцатом километре пути Василий Кирикович заявил, что дальше идти не может.
В мокрой от пота рубашке, с воспаленными глазами на раскаленном припухшем лице, он в изнеможении опустился на мшистую кочку и привалился спиной к дереву. Руки его бессильно лежали на коленях и нервно вздрагивали.
— Итак, мой предок выдохся! — Герман скривил в усмешке тонкие губы. — Между прочим, я — тоже! — и свалился в траву.
— Крикни этому… как его… Ваньке! А то ведь уедет, оставит нас, — слабым голосом пробормотал Василий Кирикович.
Герман привстал и звонко, на весь лес крикнул:
— Эй, извозчик!.. Гони сюда!..
Ваня прибежал минут через пять.
— Вы чего? — он в недоумении смотрел то на Василия Кириковича, то на Германа. — Ноги стерли?
— Будем отдыхать… — Василий Кирикович закрыл глаза.
— Дак ведь только что отдыхали! Километр от того места прошли, не больше.
— Нет… Отдохнем по-настоящему. Часика три-четыре…
Выгоревшие брови Вани полезли на лоб.
— Да вы чего? За четыре-то часа дома будете!
— Заворачивай лошадь. И костер сделай. Кофе надо попить.
— Здесь и воды нету. Через два километра ручей будет. Там бы уж…
— Делай, что тебе сказано! — рявкнул Василий Кирикович. — И не порти мне нервы.
— Ме́цамизь ти́йдь о́ткаха, йо́угатомидь!..[1] — в сердцах выругался Ваня и пошел к лошади.
— Поговори у меня! — бросил вслед ему Василий Кирикович. — Деньги тебе уплачены, и будешь делать, что скажем.
