— Благодать парню! — вздохнула Валентина. — И Ольге повезло… Пусть. Она — хорошая… Тоже в своем Малинине ничего, кроме овец, не видела…
…Павла не удивилась, когда Виталий сказал, что ему надо сходить в Малинино. Она только спросила:
— Один пойдешь?
— Зачем же один? С Олей. Ты уж завтра подои коров за нее.
— Коров-то подою… Больно уж скрута ты надумал…
— А чего тянуть-то?
— Да я ничего… А жить где будете? Здесь?
— Там, на центральной. Председатель же квартиру обещал подыскать.
— Чего — квартира? Поговорим-ко с отцом. Новый-то дом можно перевезти… И живите, с богом!
— Это долго. Дом и вам еще пригодится. На будущий год всяко переедете.
— Ну, смотри сам…
На утренней дойке Валентина была необычно сумрачна, ходила по двору быстро, расплескивая молоко, гремела ведрами, по-бабьи грубо и резко ругала коров. Павла, молчаливо наблюдавшая за дочерью, не выдержала:
— Чего ты сегодня, как с цепи спущенная?
— А что я, хохотать должна? С какой радости? — рыкнула Валентина, ожесточенно вытирая тряпкой вымя коровы, отчего та беспокойно переступала ногами и настороженно косила на доярку фиолетовый глаз. — Да стой ты, падина лешаковая!.. — Валентина в сердцах ткнула корову кулаком в пах.
— Чего бесишься? Ежели что не по уму — сказала бы, а то злишься впусте!
— А чего говорить-то? О чем говорить? Вы без меня все решили. Все по-своему, будто меня и нету. Виталька женится, на центральную переедет, а Валька таковская, и в лесу поживет! — она зажала коленями подойник и быстро-быстро заработала руками; упругие струйки бились о жесть, молоко брызгало в лицо.
— Неладно говоришь, девка! — с легким укором сказала Павла. — Ежели бы ты замуж выходила — слова бы не сказали, где сприлюбится, там и живи!
— Замуж!.. За мерина я пойду замуж? Или за Мишу-Машу?
— Вот вернется Ольга, и поди ты в отпуск. Съезди в дом-то отдыха, на людей погляди…
— Да я, мама, с людями уже говорить разучилась!
— Ну, тогда не знаю.
— Во-от!.. Не знаешь, так тоже молчи… Уйду я от вас. Надоело все, — отрешенно сказала Валентина. — Живите вы здесь хоть век свой!..
— Пустое говоришь, девка! — вздохнула мать.
Валентина молчала: она сама знала, что говорит пустое.
* * *
Декабрь сыпал и сыпал снегом. Медвежья Лядина утопала в сугробах, которые голубоватыми острыми гребнями тянулись к самым крышам домов. Казалось, зима решила похоронить деревеньку, сравнять ее с окрестными полями, что расстилались по склонам холма.
В темные зимние ночи, как низкая, готовая вот-вот погаснуть, звезда, светился на горе одинокий желтый огонек. И, как звезда, он гас в морозной мгле, а под утро снова слабо мерцал на белой вершине холма, возвещая о том, что здесь еще теплится жизнь.
