Она сплела два венка из роз. Один надела на голову, вторым обвила бедра…
Из оттаявшей водосточной трубы, заполошно грохоча, просыпался лед. Оглушительный шум, скрежет вырвали ее из одного сновидения и погрузили в другой, более любопытный сон. Осколки, выпавшие из трубы, соединились в непонятную фигуру. Безумная Грета, заинтересовавшись, сделала к ней шаг. И вдруг непонятная фигура вскочила с асфальта и опрометью бросилась прочь. Старшая дочь Лота узнала ее: Черный Кобель, глаза огненные, мучающий ее уже несколько тысячелетий! Уж на этот раз он от нее не уйдет! Она за все с ним рассчитается! За все!
Пропал в снегу Новозыбков. Мелькали какие–то деревушки, леса, овраги, реки, железнодорожные пути… И косые тени летели за бегущими. Заснеженная Содомия, которой не было конца и края. И любая дичь возможна в этой стране. И если схватил кто–то мгновенным оком Черного Кобеля, глаза огненные, и Безумную Грету, то ничуть не удивился: не такое мерещится спьяну.
А она, продрогнув на автобусной остановке, набрела опять на автостанцию и там, свернувшись калачиком, досмотрела свой сон.
Безумная Грета настигла Черного Кобеля, глаза огненные, возле какого–то непонятного строения и посадила на цепь, показавшуюся ей надежной. Она не знала, что такое АЭС, и рассуждала примерно так: уж тут найдется кому присмотреть за ним, если она вздремнет. Но стоило ей прикорнуть — он сорвался. Что–то произошло. Какое–то зарево…
Черный Кобель, глаза огненные, понесся по Содомии, и не осталось в ней сил догнать его и снова посадить на цепь. А цепь рвалась, и где падало хоть одно звено — случалось несчастье. И звенья катились по всей Содомии. И были то звенья одной цепи. Не могла вспомнить Безумная Грета, где нашла ее. И больше не грезился ей библейский Сигор. И Вячеслав Андреич лишился свидетеля своей профессиональной исключительности. И диссертация оказалась без доказательств.
Говорят, с этого сна на новозыбковской автостанции все и началось. А может, с другого. Какая разница, от чего погибла Содомия, если она должна была погибнуть от всего?
Напрасно Ангел, свивающий небо, думал, что Замышляев проглядел конец света. Содомия гибла на его глазах, и если бы не книга, он обязательно ввязался бы в какую–нибудь авантюру и погиб. Но неизвестно, какая мука была нестерпимей.
Зарево двадцатого века соединилось с библейским жаром, и в этом пламени трепыхалась на обугленных крыльях его душа. И видел он с высоты души своей народы, сгорающие заживо, катающиеся по отравленной Содомии.
