Курчавого армянина–судью подталкивают коленками в зад, чтобы не путался под ногами.
Девчонки кричат незадачливому игроку:
— Уже испугался! Сразу на боковой отбиваешь!
— Давай, гони! — орет публика (здесь не только наш лагерь). — Раз! Раз! Штука!
Но «штуки» пока нет.
Игра продолжается.
Катя молчит. Плохо, когда люди болтливы, но не очень–то весело, когда они все молчат и молчат. Как узнать, о чем они думают, чем озабочены?
Мне кажется временами, что я знаю о ней все — предположительно, конечно. Боже мой, я не знаю о ней ничего.
— Штука! — ревет оголтелый болельщик. — Валяй, плюй в ворота!
Не иначе, как Петру стукнул в голову угар какого–нибудь одеколона — кричит–то, похоже, он!
После первой «штуки» мы уходим. Я бы, пожалуй, еще понаблюдал за игрой, уж очень она выразительна по всему сопутствующему ей антуражу, но Катя противится. Ей прискучил этот импровизированный футбол.
Уже слегка вечереет.
Домбайская поляна к закату дня меняет свой наряд. Вверху пышно, как подушки на брачном ложе, взбиты облака. Солнце спешит по кругу — и по кругу нежной зеленью светятся подогретые им ели и пихты. В долине полусумрак, золотистое сияние разных тонов. Оно заливает поляну до краев, как огромную чашу. Вон уже и первая зажглась звезда — тонко–лучистая, как позолоченное острие. Вон зажглась звезда — не только слева у пика Инэ, высота которого дай боже, — она, эта же звезда, горит и над головой Кати, хотя Катин рост почти незаметен — сто пятьдесят сантиметров.
Я чудовищно счастлив, что могу взять ее руку в свою.
И что рука эта тепла, шероховата; ртутной горошиной бьется сокрытый в ней пульс.
Может быть, я впервые осознаю, какое это благо молчание. В. се слова — шелуха на виду у этого звездного мира, у мира круто окаменевшего хаоса (мы такие маленькие, а горы такие большие). Я бесконечно признателен Кате, что она понимает это.
Пора спать — завтра нас без сожаления поднимут, растормошат, заставят пробежаться в темпе не меньше километра и делать зарядку с основным упором на голеностопы. Но завтра и, возможно, послезавтра мы еще будем отдыхать, слушать лекции, играть в пинг–понг и готовиться к покорению Софруджу.
В палатке напротив (не в той, где латыши) боевой парень Ваня Рытов рассказывает кому–то с чувством:
— В 1956‑м был я в правительственной командировке, — (тут разумей что угодно, он любит напустить туману, прихвастнуть и приврать), — и стукнули меня кастетом по черепу. Думал, все: деревянный бушлат. А в 1958‑м нож сунули в печенку. Тоже записали — смертельное ранение. Но, как видите, без смертельного исхода! Жив я, альпинизмом занимаюсь, до мастера дойду! У меня все по плану…
