– Никто не прикасается к старикам и больным.
Тед обмяк и шагнул к нему, приложил губы к отцову лбу. Кожа холодная, влажная, безжизненная. Они едва друг друга видели. В темноте любить друг друга безопасно, подумал Тед. В темноте не видно, как сильно они любят друг друга, как они вечно все портили, не желали видеть эту пропасть нужды. Тед чувствовал, как отцова душа открывается поцелую – словно цветы, что растут лишь по ночам, подумал он без всякой иронии. Паслен. Паслен отец мой.
На Тедовой старой односпальной кровати обитали странные сны. Пока засыпал, размышлял, а ну как у некоторых кроватей есть свой особый доступ к бессознательному, и в зависимости от свойств этого средства перемещения в сон видишь там определенные времена, места и людей. Ну явно же. А если так, его старая кровать хорошо запомнила дорогу к девушке вороной масти, в бежевом плаще, из августовского выпуска «Плейбоя» 1960 года. Не с разворотной фотографии. Тед на лидеров забега никогда не ставил. Та барышня – из рассказов в картинках, игрок второго плана, изгибистая Розенкранц, гологрудая Гильденстерн. Судя по всему, вычислил юный Тед, бедняжка попала под дождь, нырнула в телефонную будку, а там – представляете? – красавец в смокинге. Что? Места не густо, не развернуться. И хотя на ней плащ, ей, видимо, пришлось его снять, он же мокрый, и – что? – под плащом у нее почему-то ничего нет. Как так вышло? Должно быть, отвлеклась, когда облачалась поутру, опаздывая на работу в школу. Юному Теду нравилось думать, что она – учительница седьмых классов, а через год – восьмых и так далее, пока Тед не поступил в Коламбию, и тогда она получила докторскую степень и стала преподавать в колледже неприметного вуза на Среднем Западе. Все оплели ее роскошные черные волосы. Красавца в будке ее нагота под плащом нисколько не удивила. Он снял смокинг – вероятно, из солидарности. Так Тед-подросток узнал, что полагается делать в телефонной будке джентльмену при встрече с обнаженной женщиной, как ведут себя настоящие мужчины.
Что-то в той девушке из «Плейбоя», в ее формах и оттенках, запечатлелось в либидо Теда, как Лоренц – в утенке[132]. Тед всюду ходил бы за ней – и за ее прототипом. Она стала ему домом былого и грядущего[133], который всегда был с ним. Много раз, и в дневных грезах, и во снах на этой кровати, находил Тедди дорогу к ней. Ему казалось, что это – отношения. Ну да, это они и были. Его первая любовь. Теперь ей за пятьдесят, не меньше, замужем, с детьми, мать. Или умерла. Тед ощутил порыв найти ее, поблагодарить. Она сама не ведала, как здорово помогла ему. Та темноглазая средиземноморская женщина в плаще в телефонной будке под дождем. Она не ведала, что любима. А должна, подумал Тед, потому что ему нравилось отдавать должное в тех случаях, когда было за что. Пусть знает, что ею дорожили. Пока жив Тед, она продолжит жить, застыв во времени, юная, красивая, возлюбленная.
