Известие о назначении своем на роль монахини Беатрисы Надя восприняла с абсолютным вешним спокойствием. Можно сказать, ни одна жилка не дрогнула! Маргота от этого просто взбесилась и наорала на подругу: дескать, полная кретинка, тупица и идиотка, если счастья своего не понимает! Свинья, дескать, перед которой вообще негоже бисер метать! Что такое раз в тысячу лет бывает — когда какой-то затерханной балеринке, корифейке недоделанной, которая больше кулисы протирает, чем на сцену выходит, — чтобы ей, да центральную балеринскую партию!!! Да, если б такое доверили ей, Марготе, да она бы взлетела над этим чертовым портиком с колоннами, под которыми всякие придурки вечно свидания назначают, и над этим чертовым Аполлоном, который хрен знает, чем там — на фронтоне — столько лет занимается… Взлетела бы… и плакала, плакала…
Маргота была сражена тем внешним безразличием, с которым Надежда восприняла известие, всколыхнувшее весь театр. Впервые между ними пролегла пропасть непонимания. Наде было жаль, что подруга воспринимает или готова воспринимать только внешние проявления чувств… но переделать ни себя ни Марготу никак не могла, да и не хотела. Прежде она и сама была точно такая: все реакции — мгновенные, импульсивные и набухающие, как волдырь на коже после ожога…
Что было с нею, когда узнала она об этом? О том, что сбывается самая затаенная её мечта — ей доверена центральная балеринская партия, да ещё немыслимо, невероятно сложная — двойная, — потому что в пьесе Метерлинка две разные роли играет одна актриса… Что было… Едва это оказалось возможным, она сбежала из театра. Опрометью неслась, едва не угодив под машину… Она почти ничего не замечала кругом — она мчалась к Той, Которая подала ей знак. Знак своего покровительства и защиты. Упала перед иконой, не смея поднять взгляд. И не помнила, сколько пролежала так.
Случилось чудо. Ей, Наде, предстояло выйти на сцену Большого в образе Святой Девы. И иначе как чудом назвать это было нельзя!
* * *
Надя теперь довольно много общалась с Громой — тот расспрашивал её о щенке, пришел в полный восторг от клички, придуманной Надей, наставлял её во всех тонкостях воспитания и кормежки. Он был мил, внимателен, но его, как и любого другого, — отделял от неё непроницаемый защитный экран. Она не воспринимала людей. Зато с жадным интересом впитывала все, что только возможно было узнать о великой актрисе.
Надя сама попросила Георгия помочь ей с работой над ролью, и он читал ей целые лекции о символистском театре, о поэтах начала века, о самой Вере Федоровне — натуре мятущейся, страстной… Он притащил ей из дому альбом «СОЛНЦА РОССИИ».
