— Эк я стала сама с собой разговаривать! — это вслух. С горечью.
А что поделаешь, если не с кем. Володьке это не надо, да он этого и не поймет. Да-а-а, хоть и не ввязываюсь во все эти дрязги в театре, только в стороне от грызни всю жизнь не простоишь. Втянут! Может, потому мне и танцевать не дают? Двоечки — троечки, Жуанита — Пиккилия. Ну что, встать на чью-то сторону? Плюнуть и быть как все? Не хочу.
Надя натянула одеяло до самого носа. Загнутые ресницы чуть подрагивали. Было тихо. Только бормотал мерный перестук колес.
Ой, хорошо-о-о… Так бы все ехала и ехала. Без остановок. Как там Володька? Бьется на ниве бизнеса. Разбогатеть хочет. Я, говорит, через год миллионером буду, вот увидишь. Не деревянным, конечно, — зеленым! Ах он, мой зелененький… Дурачок. Какой там миллионер — через пень-колоду перебиваемся — одни долги. Ай, ладно! Глупости все это…
Ей было тепло и сладко. Ларион мурлыкал, свернувшись в ногах. Надя привязала его к ручке двери специальной шлейкой, чтоб больше не бедокурил. Она неудержимо проваливалась в сон.
«Какая мне фраза странная попалась в журнале… Да, странная. И, кажется, очень точная.»
Она вспомнила как, стоя за кулисами в ожидании своего выхода, увидела на пульте помрежа толстый раскрытый журнал. Разворот был сплошь покрыт полосками строк — ни картинок, ни диалогов… Надя машинально заглянула в текст, и глаза её сразу выхватили из череды темных строк фразу, которая с ходу её зацепила: «Удовольствие — сон души.» Она было хотела перевернуть страницу, чтоб узнать имя автора статьи, но не успела — был её выход. А после журнал исчез. Кто-то забрал, наверное. И с того самого вечера фраза эта поселилась в её сознании и порой вспыхивала в нем как фонарик.
— Удовольствие… — она сонно зашептала, едва шевеля горячими губами. А что для меня удовольствие? А?! Ну конечно! Танцевать «Шопениану». В её призрачной безупречности как будто бы лес цветет… Лес! Ой, как это хорошо…
Но губы хотели молчать, и она додумала эту мысль уже не вслух — про себя.
«Конечно, классика — совсем другое сознание. Наше совсем больное, а там… Отголоски какой-то иной гармонии и ясности. Строгой, спокойной… да. Может быть, танец поможет мне? Что ж такое во мне так ноет, тревожит? Пока не очень-то понимаю. Но оно манит… так манит… да! Как в сказке: „Пойди туда — не знаю, куда…“»
И она заснула.
И приснившийся сон был странен. Неясен. Пребывая в ином бытии — в пространстве сна — она вся горела и хотела кричать — ей было страшно. Она хотела заставить себя проснуться, выйти из сонного колдовского пространства, но не могла. Что-то останавливало и влекло досмотреть, вернее дожить сон до конца…
