Потому что мне не приходило в голову двигаться… нет, не поэтому. Потому что я не могу двигаться. Краска – словно корсет, и даже хуже. Сдавливает меня так, что реб рам не подняться. Не могу дышать. Не могу дышать! У меня начинается паника. Не могу даже двигать зрачками. Я всего лишь картина. Все равно мне надо дышать. А дышать я не могу.
Художник – это Элиан, ну конечно, Элиан, – художник запрокидывает голову, улыбается мне и наблюдает, как я умираю.
У него вырастают рога, как у оленя.
Последнее, что я чувствую, – его руки на мне, крик моей кожи…
Я просыпаюсь – или не просыпаюсь.
Что это здесь… Что это было… Я проснулась?
Помню сарай. Я крепко сжимала рукоятку пресса для сидра. Зи и Элиан разговаривали, словно меня там не было. Я злилась на Элиана. Мне было страшно. Не помню почему. Я была призраком – вынужденная чувствовать, но забывшая, откуда взялось чувство.
«…и ты уже столько лет сбегаешь, – говорил Элиан. – Так почему же…»
Я толкаю рукоятку, и она отсчитывает: «Щелк, щелк, щелк». После каждой отсечки крутить становится чуть труднее.
«…управляешь ею – управляешь обителью», – донесся до меня обрывок ответа Зи.
Я к ней не прислушивалась. Думала о том, как с очередной отсечкой пресс проталкивает яблоки все дальше. Со втулки капает свежий сок. Над мякотью, выступавшей у краев пресса, роятся осы.
– От тебя, Элиан, чего угодно можно ожидать. Мы слушаемся Грету.
Осы пьяны; мякоть просачивается наверх. «Щелк, щелк, щелк».
Но изготовление сидра не превратилось в пытку палача, и ни у кого не выросли рога, и я постепенно решила, что все происходит на самом деле.
Правда, решила на мгновение позже, чем нужно, уже после того, как мы пошли на улицу скормить козлятам яблочный жмых. Маленькая рыжая козочка по кличке Дерьмовочка боднула меня сзади по ноге, сшибла на землю и взобралась на меня сверху. Стоя на моей спине, сунула голову в ведро с яблочным жмыхом.
Тут важно отметить, что я не выражалась. Это как обрезать волосы: есть вещи, которых королевы не делают.
– Дерьмовочка! – выкрикнула я. – Убирайся с меня в эксплетив![12]
Я встала на четвереньки, коза попыталась удержаться и стала соскальзывать, оставляя полоски изящными копытцами. Мое самуэ оказалось заляпано зеленоватым козьим навозом – они переели дынь, которыми мы тогда дрались, – а одна коса у меня свалилась и свободно болталась. Все лицо было чем-то измазано, и думать не хотелось, чем именно.
– Здравствуй, Грета! – сказала Зи. – С возвращением!
