— Ах, Артем, Артемка! Да как же так? — вздыхала Дора Михайловна. — Шапку в охапку, уехал, заявления не подал! Об чем с другом-то рассорился?
— Не ссорился я, тетя, — протестовал Артем. — Ничего ты не поняла. Вечер весь рассказываю, и без толку.
— А почто приехал — лица на тебе нету? Не остался пошто? Комнату давали, переводом по стажу брали… Взял, уехал…
— Так вышло, тетя.
— То-то и оно. Вышло! Мне разве чего надо? Ничего мне не надо. Рядом бы жить! Мои оба военные, за ними не угонишься, а к тебе, может, и пристроилась. Авось сгодилась бы. Да и родина в Барнауле.
Ужинали не на кухне, а в комнате ради семейного разговора.
— Жил бы, как люди, в родных местах. Сколько по северам маяться? Холода, нелюдь, запустение. Да, видать, все вы, мужики Лазаревы, суматошные, недомовитые. Вот и братец родной, отец твой…
Тетка недоговорила, по морщинистому лицу ее прокатилась слезинка. Дора Михайловна всегда плакала, вспоминая брата, утонувшего в Оби. Понесла нелегкая плыть на другой берег в весенний ледоход…
— То ли тут на прожитие не заробил бы? Все одно как дым большие-то деньги проходят. Вон полторы сотни на что выкинул? На дерева! Сосны под окнами — дело красивое, и людей подивил, порадовал, но дорогой больно фасон. Отец такой же был форсистый, занозистый, из-за гордости утонул и жену погубил.
И опять слезинки в добрых отцветших глазах, опять смахивает она их платочком. После гибели родителей с четырех лет Дора Михайловна воспитывала его вместе со своими сыновьями Тимофеем и Василием, и Артем чтит ее как родную мать. Дора Михайловна всегда говорит, что с ним хотела бы доживать свой век, но на Сахалин ехать наотрез отказалась. Далеко от родины, от могил родных, как там лежать в неведомой земле? На эту поездку в Барнаул она возлагала большие надежды и на Артемова друга, который обещал помочь с устройством на работу.
И вот ничего из этого не вышло, вернулся дорогой племянничек, шальная голова, ни с чем, доживать ей, значит, старость вдали от родины. А ведь там, в Шелоболихе, и мать, и отец покоятся, дядья, и брат младший, и золовка, вся родня до седьмого колена.
Тетка всплакнула даже, скорбно молчала, когда Артем пытался объяснить ей, почему вернулся ни с чем. Ей было ясно лишь одно: люди к нему с душой — работу давали и даже комнату сулили отдельную, и стаж сохранялся, а он закапризничал, да еще с другом, большим начальником, не заладил.
