— Иван Тимофеевич, я хочу спросить вас. В чем вы видите смысл жизни?
Оказывается, «кузнечик» размышлял, думал, работал! Ну-ка отвечай, товарищ Никитин, в чем ты видишь смысл жизни? Читатели ждут, что ты скажешь, как ответишь на такой серьезный вопрос.
— А вы думаете, он есть, смысл жизни? — спросил Никитин.
— Конечно, есть. Иначе жизнь прекратилась бы. Так говорил Лев Толстой.
Ну, надо отвечать, коли так. Не спорить же со Львом Толстым!
— Наверное, в работе, Ратмира Кондратьевна? В той доле твоего участия в общей борьбе за людское счастье…
Фу, как пышно выразился, поморщился на себя Никитин. Но по-другому как-то не сказалось: заставил же юный философ в очках размышлять на старости лет на такую старомодную тему.
Впервые самостоятельной личностью почувствовал себя Никитин на фронте, когда стал командиром артвзвода. Это была его первая работа, и смыслом жизни Никитина стала ответственность за пятьдесят человек в их животе и смерти. Потом этот «смысл» тяжелел, вырастал вместе с расширением его командирских и человеческих обязанностей. Уже не десятки, а сотни людей он должен был сплотить, научить выполнять тяжкую военную работу. Эта обязанность поглощала все его силы, и награды, которые получал Никитин, казались ему до смешного эфемерными, совершенно не эквивалентными затраченным усилиям. Новая звездочка, новая должность, орден, похвала начальства… Он ни разу не мог толком объяснить Сурену, за что получил свои шесть орденов…
И все-таки во имя чего он жил, работал? То, что жизнь может утратить всякий смысл, Никитин понял на вторую неделю своего пенсионного сидения с удочкой. Вдруг он почувствовал, что больше никому не нужен, никто его не ждет, его окутала пустота. Вот тогда он пошел, — не пошел, а ринулся в райком партии и ухватился за этот заводишко, обрадовавшись вновь обретенным заботам. И сразу пустота исчезла, и страхи пропали, что вот нежданно-негаданно нагрянет некая дама с косой…
Сквозь витражи кровли лился мягкий полусвет дня, заполняя цех тихим, праздничным сиянием. Женщины, мелькая обнаженными руками, заливали формы шлихером, вытирали серовато-розовые отливки полотенцами, окунали их в ванны с глазурью, словно купали детей. Ратмира Кондратьевна залюбовалась работой парня и девушки на конвейере. Парень, голый по пояс, широкогрудый, играючи нянчил куски гипса, заделывая формы, двигаясь широко и размашисто, словно шел с косой по лугу. Надо успевать: конвейер каждую минуту выталкивал все новые формы. А движения девушки, которая вела другой ряд, были напевны, плавны, музыкальны. Обнаженные, с теплым загаром руки ее были красивы молодой, сильной красотой
