Ночью Лерка размечталась: «Буду с братиком нянчиться. Тихо-о-нечко носить на руках, а то суродовать можно…»
Родила Настя здоровую, десятифунтовую девочку. Полтора дня страдала.
— Моченьки моей больше нет… Смерть пришла. Миша! Возьми топор, прикончи меня! Не могу больше такую муку несть! О-о-ой! — стонала Настя, рвала зубами подушку, кусала почерневшие губы.
— О-о-о! Умираю! — Последний нечеловеческий крик и… необыкновенная тишина.
Палага дает крепкого шлепка младенцу.
— Ну вот и отмучилась, мать! Принимай дочку. — И опять шлепает новорожденную по задку, и та входит в жизнь: «Уа-уа-уа!» — Много вас, таких крикливых, прошло через мои руки, — глухо ворчит Палага, вытирая липкий пот с измученного рябого лица роженицы. — Заорала хорошо, — значит, крепонькая…
Вечером Палага сходила к себе домой и вернулась обратно с Леркой. Та рассматривала сестренку. Лицо маленькое-маленькое и, как у старухи, сморщенное. Нос пуговкой. Все время морщится, поводит то вверх, то вниз сизыми, как голубика, глазами.
Посмотрела на нее, на Лерку. Конечно, посмотрела! И нежданно омыла очерствевшее, мрачное сердце горячая, как кипяток, волна. Любви? Нежности? Сострадания?
«Спеленатая. Сестренка».
В темную жизнь блеснул луч солнечный — Галка. Вся жизнь у Лерки — сестренка. Улыбка первая. Пузыри на губах. Бессмысленный милый лепет. Недавно еще угрюмая, почти немая от горестных раздумий, Лерка даже напевала тонким, серебряным голоском:
Баю-баю-баиньки!
Куплю Гале валенки —
Не больши, не маленьки…
В огороде рос куст смородины со спелыми красными ягодами. Нарвала их Лерка, попробовала. «Уже сладкие! Снесу Галке, а то Настя молоком да молоком ее пичкает. Скупущая». И вприпрыжку, вприскочку скорее домой.
Смеясь от счастья — какую радость сестренке принесла! — положила ей в рот ягоду.
— Что ты суешь? — подскочила Настя. — Волчьи ягоды! Стравила дитенка!
Бросилась к ребенку, ягоду изо рта вытащила. Потом тигрицей прыгнула на Лерку.
Галка лежала в зыбке, пускала пузыри. Избитая Лерка валялась в своем углу.
Потух светлый луч. Темно и одиноко. Мачеха отняла у Лерки Галку, зверем, в логове потревоженным, бросалась, бранилась:
— Уйди, ненавистница! Сахалинка! Не удалось отравить, удушить хочешь?
«Настька проклятая! Злыдня! Мачеха! Мачеха!»
— Помой! Постирай! Почисть! Все указать надо, как лодырь батрак живешь. Лень-то раньше тебя родилась…
«Уж если тятька с ней в одну дуду дует, то от чуж-чуженина добра не жди! — Опять проклинала: — Настька проклятая!»
