— Да нет, спасибо… Пожалуй, я останусь так, — усмехнулась я.
— Как хотите, — отозвалась Аида. — Кстати, может, перейдём уже на «ты»?
— Ну… можно и на «ты», наверно, — неуверенно согласилась я.
— Прекрасно. За это надо выпить! Я сейчас.
Не успела я прилечь и закрыть глаза, как передо мной появился бокал шампанского. То ли я на несколько минут выпала из времени, то ли Аида умела его опережать — как бы то ни было, бокал возник перед моим лицом так быстро, что я вздрогнула. Только прохладный ветерок коснулся лица…
— Давай на брудершафт, — предложила Аида. — Чтоб уж точно можно было перейти на «ты».
Шампанское оказалось хорошо охлаждённым, что было особенно приятно в жаркий день, и я выпила его с удовольствием. Бутылка в ведёрке со льдом стояла рядом, и я, взяв один кубик, провела им по разгорячённому лбу и горящим щекам. Аида поднесла к моему рту бутерброд с душистым вареньем из лесной земляники, щемящая сладость и аромат которого ни с чем не могли сравниться. Откусив, я нечаянно уронила одну каплю на грудь и хотела подобрать пальцем, но Аида придержала мою руку.
— Дай мне.
Странное чувство охватило меня, когда её язык защекотал мою кожу. Солнечный смех заиграл у меня под рёбрами, как золотые пузырьки шампанского, а в низу живота снова заныло и неистово сжалось, а по телу пробежал хмельной огонь. Это было иное опьянение, нежели от вина — гораздо более сладкое и глубокое, таинственное и пугающее. В первый миг я отдёрнулась от него, ощутив леденящую близость ловушки, но рука Аиды мягко и властно обвила мою талию, а её дыхание обожгло мне шею.
— Пошли в дом, надо ополоснуться после озера, — сказала она.
Стоя под прохладными струями воды, я чувствовала, как меня начинает трясти. Что такое происходило со мной? Полынная горечь на губах спрашивала: разве ты не была к этому подспудно готова, когда собиралась переступить любую запретную грань, лишь бы узнать, откуда это дежавю и как Аида связана со снами про монастырский сад? Ты же взрослая девочка, разве ты не понимала, принимая её приглашение, что за ним кроется?
Нет, не прикосновений Аиды я боялась. Меня поражала собственная реакция — кажется, мне это нравилось. Нравилось до жути, до дрожи, до сладкого ужаса. Андрей не умел так… Он не умел быть таким обволакивающим, чарующим, нежным, шелковисто-щекочущим, не мог, глядя в глаза, взглядом ласкать сердце. Ему не под силу было легчайшим пуховым касанием затрагивать в душе такие струны, от звука которых весь мир начинал плыть вокруг меня.
