Спим мы втроем. Воду в ведре меняем раз в сутки. (Не считая одного случая, когда тревога затянулась, и Вадька туда пописал.) Все родители очень за нас переживают. Даже Натик звал переехать к Ломброзо, но мы отказались. Сам Ломброзо с беременной женой уехал в Италию. В его замке царит теперь скрипачка. Натику она надоела, но он, видите ли, не может бросить ее в военное время.
Я сжалился над Катериной и написал ей письмо. Понимаю, что из–за этой войны она на самом деле за меня волнуется. Письмо Тае у меня никак не выходит — правая рука отказывает.
Я погрузился в работу — у меня же есть ключ от офиса. Оказалось, что не все конторы в нашем здании закрыты. Работает банк. Открыто адвокатское бюро «Ротштейн и Гольдштейн». Сидит у входа охранник с пистолетом. Натирают полы уборщицы, забросив противогаз на ягодицы.
В конторе окна не загерметизированы. По крайней мере, сегодня я открыл окно. Талилы на кухне не было. В обеденный перерыв я вижу ее в наших коридорах. Очевидно, у адвокатов и банковских служащих аппетит не может отбить даже Саддам Хуссейн.
Днем обстрелов, как правило, не бывает. Cегодня, как раз в обед, завыло. Я бросился в бомбоубежище. Но сначала запомнил все файлы на компьютере — от попадания может выбить свет и тогда вся работа насмарку. Я бежал вниз по лестнице, когда прозвучали два довольно близких бума. Бункер уже закрыли, задраили герметичную дверь — я опоздал. Но не только я. В железную дверь о семи замках, рыдая, билась Талила. Упаковки с обедами валялись вокруг — печеная форель плавала в чечевичном супе, неподалеку высился лес фаршированных артишоков. Истерика — понял я. Где–то совсем рядом грянул взрыв.
Я подошел к ней, попробовал успокоить. Но, похоже, она решила разбиться насмерть об эту проклятую дверь. И разбилась бы, если бы не я.
Когда дали отбой, мы все еще целовались. Никогда не было у меня такого поцелуя и не будет. Думаю, от этого поцелуя Саддам должен вывести войска из Кувейта и зачехлить свои ракетные установки, Горби должен развалить СССР и уйти писать мемуары. Арафат должен удавиться на своей куфии в палестинскую клеточку.
Мы удрали оттуда, не дожидаясь, пока из бункера вырвутся голодные адвокаты.
У нее дома пахло чабрецом, укропом и горьким миндалем. Постель отдавала лавандой. После ускользающей Таи, с которой никогда не уверен, что она — это и на самом деле она, Талила казалась непреходящей константой, вечностью. Будто сначала была Талила, а уж вокруг нее создали остальную Вселенную.
