Мишка, отчаявшийся разобраться в ситуации, поймал взгляд матери.
— Мама, может быть, ты мне объяснишь, в чем дело?
— Мишенька, сынок. Все очень просто. Я думала, ты и сам догадался. Мы не на новую квартиру переезжаем. Мы уезжаем в Израиль.
— Как — в Израиль?
— Обычным путем. Через Москву и Будапешт. Ты не переживай, все будет замечательно! Мы ждали твоего аттестата. Едем через пять дней. Успеешь на выпускном вечере погулять.
Так вот оно что! Извечные кухонные разговоры, к которым он давно привык, закончились настоящим решением об отъезде! И как он, действительно, не догадался? Не догадался! После продажи дачи, исчезновения мебели, фотографии на визу прошлой зимой, маминых телефонных разговоров, массового обучения вождению.
Мишку никто ни о чем не спросил, никто не обучил вождению, никто не предупредил, что он — отрезанный ломоть, и целый год он жил бессмысленно, ибо не может же быть смыслом жизни, пусть даже одного ее года, сомнительный аттестат мнимой зрелости.
Все радости и беды начинающейся жизни, все, что мучило и захватывало полностью, нужно было оставить в этой стране, где зимой бело от снега, а летом — от тополиного семени, а самому, а самому–то? Куда? Зачем?
На выпускном вечере сразу после вручения аттестатов он отправил родителей домой, а сам кинулся в Таиланд. Директриса, заметив его отступление, пожала плечами, от современной моды получившими подушечное подкрепление, но не остановила беглеца. С Катериной же в момент его бегства случилась крупная девичья авария — купленные на барахолке немецкие колготки пустили стрелку, и ей пришлось в туалете переодеваться в запасные советские.
Мишкина с Таей самая бестолковая, последняя ночь прошла под пьяные крики туземных выпускников и голодные вопли Риночки. Под утро Тая, утомленная ласками и кормлениями, задремала. Мишке же не спалось. Он заглядывал в глаза Булгакова, любовался спящей дочерью, чесал за ушами Таезу, перебирал на полках книги, бумаги на столе. Среди бумаг наткнулся на свежее свидетельство о рождении. Спокойно, не ожидая подвоха, пробежал глазами узорчатую бумажку.
Фрид Рина Романовна… «С чего бы Романовна? Михайловна же!» — все еще спокойно подумал Мишка. Родители… Отец: Лазарский Роман Евгеньевич.
— Та–а–а-я–я–я!
— Мишка, ты чего? Я только уснула…
Он молча ткнул в документ.
— Ой, ну перестань. Ты же не думал, что я впишу туда тебя или поставлю многозначительный прочерк?
— Уж лучше прочерк! А он–то про это знает?
