— Молодой человек! На что снимаемся? Паспорт? Права? Хотя, позвольте–ка, на паспорт вы уже снимались, если не ошибаюсь? Значит — художественная съёмка на память любимой девушке?
— Простите, я не знаю. Мама сейчас должна подойти.
— Клаша, за ним не занимать, — бросил фотограф приёмщице. — А когда ваша мама придёт? Нам скоро закрывать, с вашего позволения.
— Сейчас, вот–вот придёт. Скажите, а кто на этом портрете? — Мишка показал на Таю.
— Молодой человек, или вы не бываете в театре? Или вы не узнали нашу приму, мадмуазель Фрид? Феерическая женщина! Но я её поймал!
— Да, вы точно схватили её характер!
— Мальчик! Вы меня простите, но почём вам знать её характер? Это ж надо быть либо старым созерцателем вроде меня, либо очень близким ей человеком. А сопливой публике вроде вас шиш она покажет, а не характер.
Эх, сказать бы этому насмешливому старичку, что он, Мишка, и есть самый близкий Таин человек, а не сопливая публика!
Тут пришла мама, извинилась за задержку, шепнула что–то приёмщице. Фотограф сухо улыбнулся:
— Проходите, мадам. Йир фотографирцех оф а визэ? Я так понимаю, надо вместе? Эр из нох а клейнер?
Он усадил маму в кресло, а Мишку поставил рядом, долго рассматривал всю композицию в фотоаппарат, подходил, нагибал Мишку ближе к матери, отодвигал ему ногу, чтоб стоял ниже, достигал нужного наклона их с мамой голов, крутя их за подбородки.
Тем временем в мишкиной голове сплетались две мысли — он Тае близкий человек, и они с мамой фотографируются на визу.
— Мам, а куда мы поедем? — спросил он на обратном пути.
— Куда поедем?
— Ну, мы же на визу фотографировались?
— А, это… Я думаю, не съездить ли летом по путёвке в Болгарию? Или Венгрию.
— До лета времени — вагон! Почему именно сегодня, в такой спешке?
— Знаешь, сколько времени идёт оформление документов? Как раз к лету успеем.
Но скоро виза, Венгрия и Болгария выскочили из Мишкиной головы.
После драмкружка расходились по домам.
— Миш, ты не мог бы меня до дома проводить? — подошла к нему Тая.
Он, стараясь не позволить сердцу расколотить грудную клетку, кивнул.
В трамвае, несмотря на поздний час, была давка, и Мишка раскинулся, уцепившись за поручни, оберегая Таю от напора. Этому приёму научил его отец. Какие–то девчонки в одинаковых дублёнках сделали ему замечание:
— Молодой человек, чего растопырились? Вы не один в вагоне едете.
И Тая передразнила их:
— Да, чего ты растопырился? Стопырься.
Это трамвайное, их первое, обьятие продолжилось даже когда вагон, подъезжая к конечной остановке, опустел. А там, на остановке, вновь сидели
