Главврач перед ужином пригласил к себе в кабинет всех трех врачей–женщин, в том числе и Марину, и обоих санитаров, в том числе и Миню, и налил по полстакана коньяка.
— Коллеги! — сказал он. — Спасибо. Наши больные хорошо поработали. Но боюсь, это плохо. — Он сверкнул золотыми зубами. — Райотдел здравоохранения убедился, что наши пациенты все выздоровели, завтра с утра явится начальство. Не говорю, чтобы симулировали… как есть, так есть… Но могут случиться истерики… прошу быть рядом. Пейте!
Лавриков не особенно вник в слова врача, понял только одно: придется до утра побыть на месте. После ужина он сбегал в магазин, принес, спрятав за рубашкой, бутылку водки и, юркнув в свою комнату, придвинув к двери стол, чтобы никто не мог войти, стал пить мерзкий напиток…
Тоска по жене и дочери весь день душила Миню, как толстая змея, обвив ему шею… И сейчас он плакал. Как они там без него? Не выгнал ли золотоволосый адвокат из дому? Может быть, телеграмму дать: НЕ СМЕЙ ВЕРНУСЬ ДОЛГ ОТДАМ.
Но вернется ли Миня? И когда? И где деньги такие, наконец, заработает?
А что, если часа на два тайно пробраться в родной город, предварительно отпустив усы и напялив очки со стеклами, чтобы никто не признал? Милая Татьяна, как она там, гордая, замкнутая? А может, и улыбается на людях, хоть и кошки на сердце скребут? Она сильная… Но какой бы сильной ни была, если муж исчез…
Нет, нет, Миня не выдержит смотреть издалека, подбежит к ней, как лунатик по доске лунного света… Нет.
Видимо, долго теперь суждено Мине скитаться по лабиринтам…
Но не предал ли он, не вернувшись домой, а еще точнее — не продал ли он жену Каргаполову? Квартира заложена, золотоволосый Славик своего не упустит… будет торчать днем и ночью на пороге… А где Татьяне взять такие деньги? Может быть, в мэрии дадут кредит, что им стоит? Но и там постараются за оказанную помощь что–нибудь получить… хотя бы поунижать Татьяну… Конечно, она устоит, но если мужа не будет год–два–три…
«Лучше не думать. Я невезучий, я плохой человек. Она достойна более красивой судьбы».
Едва рассвело, Миня выскользнул из больницы и направился к местной церквушке, раскрашенной, как попугай, в синие и зеленые тона. Ее еще не открыли. Хотя с тыльной стороны мелькнул узкоплечий поп, с брюшком и красными, словно накрашенными губами. Но священник почему–то медлил. Миня подождал, махнул рукой, купил у сидевшей возле входа на скамейке бабули тридцать семь крохотных желтых свечек — по числу прожитых лет — и побрел на берег старицы.
