Здесь, уйдя за могучие ветлы в камыш, в сырое затишье, он затеплил по очереди свечки и воткнул в илистые кочки, между корнями рогоза, и упал рядом на цветочный жухлый подол угора и заплакал.
«Прости меня, Создатель, Небесный глаз, Великая совесть вселенной, если ты есть… за то, что возжелал легких денег… а потом предал родных мне людей… прости за слабость мою, за блуд мой, за то, что не устоял перед мерзкими соблазнами плоти, за то, что пил ведьмино зелье и марал уста черными словами, за ложь и угодничество, которое допустил на днях… Хотел забыться, забыть себя вчерашнего… и это почти удалось… Но клянусь, Всевидящий и Всеведающий, клянусь на коленях впредь обходиться без тяжких грехов, которые ничто не может оправдать… Прости, Боже, если ты есть…»
Проходила мимо бабка с веслом и сетью на плече, что–то спросила — он не слышал. Пронеслись по небу со свистом гуси, ушли за урёму.
Ветер несся над водой, набегая на ветлы, выворачивая узкую листву, делая их серебряными и вдруг даже зеркальными, и Миня словно впервые замечал их над собой…
Боже, какая красота земная вокруг, а ты чем занимался этот месяц?!
Встал опустошенный, слабый. Но словно и впрямь кто–то грехи ему отпустил.
Медленно поднялся в городок на холмах, он брел к больнице, спотыкаясь на бугристом и лопавшемся асфальте райцентра — видимо, снизу пытались вылезти к свету и, задыхаясь, помирали росшие здесь когда–то прежде деревья…
Пришел в больницу, а там его уже ищут — сам главврач, Олег Анатольевич, спрашивал о нем. Он сегодня в дорогом костюме, с платочком в нагрудном кармашке, в очках с золотой оправой, с золотым же широким кольцом на правой руке, на безымянном (холостой) и черным агатом на левой. Рядом с ним высоченная дама в бифокальных очках, с седыми кудельками, увенчанными жалким полудетским бантиком, с записной книжкой в руке. Оба в белых сверкающих халатах.
Они пошли по палатам и долго ходили, взглядывали на потолок, на стены, потом закрылись в кабинете главврача. И вдруг стали приглашать туда больных в сопровождении санитаров Вадима и Мини.
И Миня, присутствуя при этих разговорах, услышал самые неожиданные вопросы главврача, как будто не он, главврач, еще месяц или полгода назад принимал этих подопечных на лечение, как будто все позабыл. И самое удивительное, он позволял и гостье задавать вопросы.
— Вы сюда попали по своей воле? — спрашивала женщина. Ну разве можно психу задавать такой вопрос? Она, наверное, представитель какой–нибудь очень либеральной партии. Эх, поговорить бы с ней tet–a–tet Лаврикову!
