смотреть. Я и выключила. Ну, чем я не Надежда Игоревна? А однажды я прямо–таки скопировала ее (Надежду Игоревну), когда герои какого–то очередного то ли мексиканского, то ли турецкого сериала — в общем, чукотского — начали целоваться, я побрела–пошкандыбала к плите, налила чаю — все еще целуются, т. е. жуют друг друга. Размешала сахар и подняла глаза как раз в тот момент, когда они наконец оторвались друг от друга, и — «о, мерзость!» сказал бы Гамлет — между ними, как вожжа, натянулась тягучая, густая слюна! А сериал–то был ничего себе: хорошие актеры, забавный сюжет, красивые костюмы, новые в каждой сцене. Так я не только навеки выключилась из этого сериала, а точь–в–точь как однажды Н. И., пошла и вылила чай в раковину. Только руки не стала мыть…
Случилась беда: по дороге из детского садика Левушку с сыном сбила машина, мальчик отделался ушибом, а Лева был в коме восемь дней, перенес трепанацию черепа. Когда он пришел в себя, сиделки отказывались дежурить, не справляясь с его чудачествами, — с ним и до травмы справлялись не все. Выручали наши: Боря Бегун, Сережка Якушев. Я написала Е. Н., когда все миновало, прошло три месяца, и Лева возмущался, что ему не вставили в череп застежку.
Дорогая Иринка!
Все твои письма я, конечно, получила. Перечитываю. Смеюсь. Улыбаюсь. Задумываюсь. Жалею. Не тебя, конечно, милая моя девочка. Леву. Бедный, бедный Рыжик! И ребенка судьба не пожалела! Это ведь травма на всю жизнь. Даже если физически он оправится, то шрам на душе останется навечно и постоянно будет напоминать о себе. Это ужасное место — возле техникума навсегда запечатлелось в бедной рыжей головенке, как место казни запечатлевается.
Я в последние годы жизни в Перми возненавидела (совершенно стихийно) дорогу в аэропорт, потому что мимо 5‑й медсанчасти, где мне делали операцию. Каждый раз накатывало состояние безотчетного испуга — пугаюсь, вот как Ивашка Бровкин «не умом — поротой задницей пугался».
Бедное дитя! А уж Лева–то! Молодец, шутит. Ну, он всегда такой: не умел никогда устраивать трагедии, в какой бы переплет ни попадал. Дай бог ему более или менее бесследно пережить все это… Молитесь за него. Я молюсь. Просто за то, чтобы не болело. Вы, молодые, еще не знаете, что такое постоянная боль. Старики знают, поэтому и молятся уж не столько за здравие — где в этой жестокой жизни сохранить человеку здравие, а просто за то, чтобы не болело. У наших близких, дорогих, милых, у всех людей — чтобы не болело. Уж кто хорошо это понимает из всех вас — так это Сережа Якушев. Всегда был добрый, беззлобный, улыбчивый. И, видно, сохранил эти качества, хоть доктора редко сохраняют «душу живую» — не умирать же с каждым больным! Но помогать он, видно, помогает изо всех сил. Надежда Игоревна пишет, что «Л. И. практически не выходит из больницы, где работает С. Якушев». Ей кажется, что можно вылечиться (у меня тоже долго было такое иллюзорное состояние). Сережа же знает, что вылечиться не можно, но что поддерживать у больного эту иллюзию надо. Дай бог и ему здоровья, и передавай, Ириночка, ему мои приветы. И, конечно, Леве и его милому малышу…
