Даже сам Митька Попок, никогда ничего, кроме районной газеты, не носивший сторожу, очень заинтересовался этим случаем. После он всем рассказывал, как дед Брыль, получив пакет, разволновался, пробормотал что-то вроде того: «Я так и знал… Теперь от них не отвяжешься… Им, может, захотелось последнее сжить со света…» Когда же Митька Попок спросил, кто и кого хочет сжить со света, старик в ответ только махнул рукой и, скомкав несколько исписанных крупным почерком листков, исчез в хате…
Хлопцев, которые слышали от родителей подобную молву, уже ничто не могло удержать возле дома. Весь день они вертелись около хатенки сторожа, ожидая, что дед сам, может быть, выйдет к ним и расскажет всю правду. Но старик не показывался. Уже давно прогнали на ферму стадо коров, давно уже направилась на работу вторая смена трактористов, но ни разу не скрипнула дверь стоящей на отшибе хатенки. Только легкий дымок из трубы свидетельствовал о том, что в хате живут, что дед Брыль, собираясь идти на ночное дежурство, готовит себе ужин. Когда хлопцы, напрасно прождав больше часа, собирались уже отправиться по домам, издалека послышалась громкая брань. Это возвращался с хуторов Митька Попок.
Генька прислушался и вдруг промолвил торжественным тоном:
— Постойте, хлопцы! Сейчас мы все узнаем!
Ребята остановились и с надеждой взглянули на хатенку старика. Но по-прежнему никого не было во дворе под сенью огромной липы, лишь голубой дымок, как и раньше, вился над трубой; подымаясь в высокое чистое небо.
Со стороны речки веяло вечерней прохладой и легкой сыростью. Вскоре Митька Попок, размахивая палкой, поравнялся с ребятами.
Тогда Генька Шимковец выступил вперед и промолвил:
— Дядька Попок! A-а, дядька Попок…
Письмоносец остановился и каким-то шальным взглядом окинул ребят.
— Мы, дядька Попок, хотим…
— Что-о? Что ты сказал?..
Генька, не знавший истории Митькиного прозвища, искренне продолжал:
— Мы не знаем, какое письмо прислали деду Брылю. Мы хотим спросить. Может, ему нужна помощь, так мы, дядька Попок…
Широкая огненно-рыжая борода Митьки Попка задрожала. Опустевшая за день сумка полетела за спину, а палка угрожающе поднялась вверх.
— Как? Как ты сказал… Как меня зовут? — словно все еще не веря своим ушам, выдохнул письмоносец.
Генька ничего не понимал. Глядя на внезапно рассвирепевшего письмоносца и думая, что он все еще бранит «проклятого царского министра за его хутора», пробормотал:
— Ну, чего ж вы ругаетесь, дядька Попок? Я-то ведь вам ничего плохого не сделал!..
