Проснулся он от поцелуя.
— Хозяин, — прошептала Катя ему на ухо. — Понимаешь, срочное дело. Срочно надо с тобой трахнуться. А то лопну. Или тресну. Имущество твое пропадет.
— Как ебаться, так ты есть. А жениться?
— Тебе что, так плохо?
— Нет, хорошо. Нескучно так. Ну, если честно, — замялся Гуров, — то не знаю. Видимо, хохляцкая кровь играет. Вдруг зачем–нибудь пригодится. А тебе что, жалко, что ли?
— Серенький, родной, зачем может пригодиться женитьба на списанном тебе в рабство андроиде? Ты радикально расширяешь мои представления о хохлах.
— Нет, ну если ты опять будешь кончать жизнь самоубийством в ответ на мое скромное предложение, то я его сниму.
— С лягушками это было не предложение, а односторонняя попытка объявления меня своей женой, ты и спрашивать–то не пытался.
— Так, сейчас выяснится, что ты покончила жизнь самоубийством от феминистской обиды, что я тебя не спросил. Значит — отлуп? Гарбуз, как говаривали у нас в поселке? (когда–то в украинских деревнях символом отказа в сватовстве был гарбуз (тыква). — Примечание автора).
— Ни, чому ж гарбуз. Я згодна. А що дах у тэбэ йиде — так у мэнэ вин йиде сильнишэ. (Нет, почему же гарбуз. Я согласна. А что крыша у тебя едет — так у меня она едет сильнее. — укр.).
— Моя дружина будэ розмовляти зи мною украйинською мовою? (Моя жена будет разговаривать со мной по–украински? — укр.) — восхитился Гуров.
— Иноди. (Иногда — укр.). И только если ты со мной абсолютно немедленно трахнешься, сачок хохляцкий!
— До свадьбы доживешь? — строго спросил Гуров.
— Честное благородное слово!
Он повернул ее к себе спиной, и, нежно поглаживая соски, осторожно вошел в нее. Вначале Катя двигалась неторопливо, а потом вдруг резко ускорилась, движения стали совсем частыми и мелкими, она протяжно застонала, сжала мышцы внутри и быстро, как в бреду, забормотала:
— Вот сейчас–сейчас… ну, кончи–кончи–кончи…
И, почувствовав его судороги и услышав полувыдохи–полувсхлипы, с которыми он кончал, стала уже двигаться, подлаживаясь к его вначале усилившемуся, а потом угасающему ритму, облегченно и радостно вздохнула и рассмеялась…
— Господи, Серенький, родной, как хорошо! Я ведь с тобой сейчас в первый раз по–человечески трахнулась. Все эти экстатические навороты, конечно, потрясали — но и напрягали. И я при этом слышала почти только себя. Помнишь, заставляла тебя кончать сплошными минетами, чтобы хоть так тебя чувствовать. А ты чего какой–то напряженный был?
— Да я боялся, не будет ли у тебя проблем после удаления лягушачьих имплантов.
