По прибытии в Варшаву я пожаловался на недопустимое обращение со мной директору железнодорожной линии Варшава – Вена, генералу Ауреджио, с которым наша фирма подписывала договор на прокладку железнодорожного телеграфа. Генерал обещал мне содействие в доведении этих сведений до губернатора Польши князя Паскевича[107]. На вопрос о том, не могу ли я вспомнить за собой какое-либо деяние или высказывание, за которое меня можно было бы уличить в неблагонадежности, я ответил, что как-то раз сказал нечто подобное. На неоднократные и настойчивые предложения одного русского статского советника выхлопотать мне медаль «За заслуги» я сказал, что это украшение меня волнует значительно меньше, чем дальнейшие заказы на строительство для России новых телеграфных линий. Губернатор, которому генерал рассказал эту историю, искренне расхохотался и заявил, что он на моем месте тоже решил бы, что именно этот эпизод является причиной всех несчастий. После этого я немедленно получил обратно все свои вещи вместе с паспортом, оформленным для поездки в Санкт-Петербург. После короткой встречи с успевшим прибыть в Варшаву Карлом я продолжил свою поездку на совещание к графу Клейнмихелю.
После шестидневной тряски в ужасной почтовой карете я прибыл в Санкт-Петербург и сразу же отправился к министру, который, как мне сказали еще в Варшаве, велел выдать мне паспорт под свою личную ответственность. Граф встретил меня вполне любезно и столь же любезно ознакомился с отчетами об уже выполненных нами для России работах. Кроме того, он высказал возмущение по поводу того, как со мной обращались на границе. Когда же я показал ему похвальную грамоту, выданную начальником берлинской полиции после устройства в его ведомстве телеграфной сети, в которой, помимо прочего, было сказано, что я в политическом отношении совершенно благонадежен, он велел мне показать этот документ начальнику тайной полиции генералу Дубельту[108]. «Скажите ему, – наказал мне граф, – чтобы он лично и немедленно прочел это, после чего принесите бумагу обратно мне. Я покажу ее Государю Императору!»
Это странное поручение привело меня в замешательство. На счастье, один из варшавских деловых партнеров дал мне рекомендательное письмо к довольно высокому чину из Третьего отделения. Поэтому я первым делом отправился к нему за советом, как исполнить требование министра, не опасаясь нежелательных последствий. От него-то я и узнал, что причиной моей «неблагонадежности» было письмо из Копенгагена, в котором я изображался как опасный вольнодумец, поддерживающий тесные отношения с демократически настроенной кильской профессурой. Такова была датская «благодарность» за минирование гавани Киля и за устройство батарей в Эккернфёрде, видимо не пришедшиеся им по вкусу. Начальник Третьего отделения, в торжественной аудиенции прочитавший мою грамоту, был вполне удовлетворен этим моим объяснением датского вероломства, заверил в совершеннейшем ко мне расположении и готовности прийти на помощь в любой ситуации. Графа Клейнмихеля, которого я посетил вслед за генералом Дубельтом, также немало повеселила эта датская история.
