— А куда, к Мараньону?
— Да, тайта.
— За кокой и бананами?
— Да, тайта…
— Как ты думаешь, дождь сегодня будет?
Индеец медленно оглядывает небо:
— Не будет, тайта.
Пришпорив коня, инженер догоняет проводника, — все-таки надо заставить его разговориться.
— Скажи, почему бамбамаркинцы такие неразговорчивые?
— Уж такие они, тайта.
— А ты?
— И я такой же, тайта.
Этот индеец из поместья не собирается, видно, делиться ни секретами своей общины, ни своими собственными. Дон Освальдо хорошо знает, что индейцы вообще-то поговорить любят, но только не с белыми. Увидев светлую кожу или непривычную одежду, они плотно сжимают губы и разжимают их только для того, чтобы как можно короче ответить на вопрос. Но как только они усядутся в кружок перед чьей-нибудь хижиной, около гумна или на задворках хозяйского дома, сколько тогда можно услышать рассказов об их жизни, сколько чудесных легенд! Они знают, как плачет трава в засуху, как озеро покрывается пурпуром, вспоминая о гибели восставших когда-то воинов, обезглавленных и брошенных в его воды; они знают, что говорит солнце, проплывая над облаками, и как во время грозы святой Исидор, покровитель землепашцев, скачет на подкованном горячем жеребце через все небо, приказывая дождю полить хорошенько землю. Они знают прекрасную легенду о Тунгурба́о, юноше, который появился однажды в Чикитене, и никто не мог сказать, откуда он пришел и куда исчез потом, хотя жил он там долго и лунными ночами все играл на золотой флейте, очаровывая и соблазняя девушек своей волшебной музыкой, такой нежной, чистой и звонкой, — а звучала она на всю округу, — какой никогда еще никто не слыхал. Потом Тунгурбао исчез, может быть, не вынес слез обманутых им девушек, а может быть, кончился его контракт с дьяволом. Давно это было, очень давно…
Вершина Кампаны уходит в самое небе.
Путники огибают Бамбамарку, маленький городок на берегу зеркального озера, в воды которого смотрятся каменные домики с осевшими стенами и заостренными, как лезвие топора, крышами. Дальше начинается трудный, крутой подъем. Ландшафт изменился. Кустарники попадаются все реже. Посевы тоже, и по обе стороны каменистой тропы торчат, поблескивая росинками, одни только желтые стебли горных трав. Становится холодно, ветер сушит губы.
Скалы нависли над самой головой, острые камни усеяли крутой скат обрыва и тропу. Теперь гнедому предстоит карабкаться по этой узкой полоске, по скользким, как мыло, изломам тропинки. Среди скал бродят коровы, щиплют жесткие стебли ичу. Отсюда начнет несчастный гнедой свой крестный путь к далекой вершине. Бедняга оступается, скользит, останавливается. И тогда оба — конь и всадник — с опаской поглядывают вниз: чем выше, тем глубже пропасть, тем отвеснее кручи. И опять вперед, шаг за шагом, поворот за поворотом, уступ за уступом. Будет ли этому конец? Нет, не будет. Кто задумал отнять у пуны ее богатства, обречен на жестокие испытания.
