Она режет лимоны, выжимает их на яйца. Старческие, высохшие руки двигаются торжественно, священнодействуют. Занятая кропотливым делом, Аманда Карруска говорит шепотом, проникновенно:
— Теперь надо обождать, пока сок лимонов растворит сало и яичную скорлупу. Потом все хорошо взбить с сахаром, как гоголь-моголь. Еще бы глоточка два портвейна… Но уж это мне раздобыть не удалось. И так будет хорошо. Не беспокойся!
Она берет кастрюлю, заворачивает в тряпку и ставит ее на самую высокую полку в шкафу. Слезая с табурета, еще не распрямившись, она многозначительно бросает в сторону двери:
— Я вылечу своего внука!
Стоя спиной, Палма не обращает внимания на ее слова. Высоко в небе, у самых туч, он видит орла. Быстро несомый ветром, орел снижается. Делает большой круг, парит, раскинув крылья. Потом, внезапно изменив курс, камнем падает вниз и тут же у самых кустов, коснувшись сильными крыльями земли, взмывает вверх, в небо.
— Я пошел, может, кролика подстрелю… — тихо говорит Палма.
Согнув в локтях руки, он засовывает большие пальцы в прорези жилета. Вдруг он отшатывается от двери. Какая-то плохо различимая фигура выходит из рощи пробкового дуба и останавливается на перекрестке дорог.
Старуха и Жулия подходят к двери.
— Кто бы это мог быть?
Подавшись вперед, все трое молча застывают. Смутное опасение и какое-то неясное предчувствие объединяет их в это мгновение.
Безучастным остается только Бенто.
Его рыжие волосы развеваются по ветру. Исхудавшее тело раскачивается. Тупо уставившись в одну точку, он сидит с поджатыми под себя ногами и ни на что не реагирует: ни на холод, ни на материнские уговоры идти домой. Ничто не может выманить его из котловины, где раньше стояла печь, разве что ночь, ведь он панически боится темноты.
День в лачуге начинается рано. Еще затемно младшая дочь Палмы Мариана поднимается со своего жалкого ложа. Бросает в подойник несколько маслин, ломоть хлеба и идет в полной темноте в усадьбу, в которой работает.
Бенто просыпается с криком. Каждое утро, сколько бы он ни старался, он не может раскрыть глаза. Зеленоватый гной за ночь склеивает ему ресницы, и, пугаясь, он принимается кричать.
— О ма! Мня ма-а!
На крики прибегает Жулия. Она ведет сына к очагу. Встает перед ним на колени и, смачивая конец платка в кувшине с водой, которую Аманда Карруска освятила молитвой святой Лузии, осторожно протирает припухшие, воспаленные и гноящиеся веки Бенто. Протирает и шепотом молится. Иногда слова ее молитвы вполне различимы:
