— Дайте, — хрипела потерявшая силы Прасковья Яковлевна, — умере-е-ть!
Все остальные звуки терялись и глохли в этом на всю вселенную несущемся то ли вое, то ли стоне, таком тоскливом и долгом, что он казался составной частью войны, пожаров и страшных кончин.
И дрогнул немец-убийца. У него забегали глаза, задрожали руки. Он как-то косолапо шаркнул одной ногой и метнулся вниз по улице — догонять тех, кто вел на расстрел собранных по дворам мужчин. А вокруг — никого. Потом где-то далеко прозвучали немецкие команды, а еще позже послышался «Интернационал». Это пели те, кого немцы уже сбили в кучу для расстрела.
«За что мне это все, за какие грехи?» — Николай сжимал голову, а в его ушах вызванивали, усиливаясь, а потом затихая навсегда, звуки «Варяга», песни, которую пели под водой «новороссийцы», обреченные на смерть от удушья. Чего еще он не познал, не прочувствовал? Каких еще мук не испытал, каких трагедий не видел, не слышал, не представлял?
Ему тоже теперь хотелось умереть, ибо не верил уже, что лихое время отступит. Казалось, нет, он не выдержит своей боли, вот выйдет на палубу, поднимет глаза к звездам и взорвется атомным грибом протеста, удушьем кручины и развеется над миром смертельными миазмами бессильной злобы к врагам.
Но надо держаться. Он брал в руки фотографию Лиды, часами вглядывался в ее улыбку и понимал, что это и есть спасение — защищать ее, чтобы она всегда улыбалась, чтобы не знала, из какого ада он к ней пришел. Есть, есть беспечальные миры, он просто не нашел к ним путей, но Лида его поведет туда, она знает дорогу. Она заживит его раны, зашепчет, исцелит. Она изменит, переиначит его судьбу, окропленную горькими полынями.
Дни Николая, что и до этого были донельзя спрессованы, теперь слились в один черный день. Он не помнил, когда спал и спал ли вообще, не заметил, что он стал реже отвечать на письма. И если бы на это не обратили внимание его товарищи, то неизвестно, как бы оно было.
— Что-то твоя девушка стала реже писать, — сказал как-то почтальон.
— С чего ты взял?
— А что здесь брать? То, бывало, я тебе почту через день приносил, а теперь как раз в неделю наведаюсь, так и хорошо.
Николай с минуту припоминал, когда получил последнее письмо, а потом развел руками:
— Ты прав. Как летит время!
Через несколько дней, в очередном увольнении на берег, он случайно встретил земляка, который тоже служил в Севастополе. Николай его мало знал, так как тот жил не в самом Славгороде, а в пристанционном поселке. Познакомились они уже здесь и виделись всего несколько раз. При встречах говорить фактически было не о чем, и они из вежливости перебрасывались общими фразами.
