— Сидит! — воскликнул он. — Бучил — это аист?
— Аист! — подтвердил Евсеич. — Аист… А чего ты спрашиваешь? Стало быть, не из наших краев?
— Издалека! — подтвердил Осокин. — Из Рязани.
— Ну-ну… — протянул Евсеич. — Это хорошо, это добро, что аист на гнезде. Коли бучил взялся выводить птенцов, деревне еще жить отпущено… Поживет еще Ренидовщина! Звал меня Иван Антонович на усадьбу. Квартиру давал. Горячая вода и все там прочее. И топить не надобно, от централи топят. Не хочу! Тут моя старуха под березкой лежит. Как это я уйду и ее одну оставлю?
Скрутил длинную самокрутку и задымил махоркой. Тронул Осокина за рукав.
— Пойдем! Глянешь на Охрименков!
И опять Осокин воздержался с расспросами о Прохоре Акимовиче. Не насторожить чем, не спугнуть бы старика.
Пересекали луговину, вышли на бугорок, где когда-то стояла школа. Тут и открылась взгляду сколоченная из досок пирамидка, над ней шпиль, увенчанный красной звездой. Подошли. На пирамидке чугунная плита, а на плите отлиты надписи:
«На этом месте в августе сорок второго года немецко-фашистские захватчики и палачи казнили командира партизанского отряда Акима Петровича Охрименко и всю его семью».
Чуть ниже шло перечисление тех, в чью память сооружена пирамидка:
«Охрименко Аким Петрович, 48 лет.
Охрименко Петр Акимович, 72 года.
Охрименко Дарья Илларионовна, 70 лет.
Охрименко Мария Николаевна, 45 лет.
Охрименко Галина, 14 лет.
Охрименко Елена, 12 лет.
Охрименко Прохор, 23 года. Сентябрь 1943 года».
Осокин читал, дед рядом густо дымил махоркой.
— Не вспоминать бы то проклятое время, — проворчал он. — Горе не вспоминать бы! Не счесть, сколько людства погибло.
Осокин внимательно прочитал отлитые надписи, но сознание его не зацепилось за имя Прохора Охрименко в списке казненных. Потом Осокин решил, что сбила его не только неожиданность, но и указанный возраст — 23 года. Привык видеть «своего» Охрименко пятидесятилетним.
Все еще не задумываясь, какой же Прохор занесен в список, не отождествляя его со «своим» Прохором Охрименко, Осокин спросил:
— Мне послышалось, или так оно и есть, будто бы у Акима Петровича было трое детей?.
— Не ослышался — трое!
— Был у него сын — Прохор?
Старик резко обернулся и пронзительно взглянул из-под седых бровей в лицо Осокину.
— Знамо — был! Ну и что?
Взгляд беспокойный Евсеича при упоминании имени Прохора Осокин истолковал по-своему. Встревожен старик этим именем, стало быть, есть и причина для тревоги.
— Знавали вы его, Прохора?
