— Вон ту красную звездочку видишь? — спрашивал Федянька.
— Не слепая, — обиделась Зинка.
Сквозь голые прутья кленов хорошо были видны их фигурки — обе до смешного маленькие.
— Это Марс. Там растения есть, каналы, марсиане. Я в книжке читал — «Аэлита» называется, — и в газетах было. Мы тоже туда полетим скоро.
И этот о красной планете.
— Сейчас полетите, — сказал Дунин и совсем вышел из-за угла. — Сейчас вы у меня полетите!
Фигурки торопливо вскочили и замерли у завалинки, безмолвные, обреченные.
Шлепая грязными чавкающими сапогами, Дунин прошел в палисадник, бросил у ног чемодан и уставился на Федяньку.
— Ну?
— Мы тут ждем… Мы с Зиной о тебе… Мы… — Федянька от неожиданности забыл слова, стал заикаться. — М-мы ду-ду-мали, Василий, мол, там…
Руки у него висели вдоль тела, смирные и безвольные. Такого и ударить-то нельзя.
— Ладно, — сказал Дунин, взяв его за ухо. — Мамке скажешь. — И отвел, как школьника, до распахнутой Калитки.
— Не знаешь ты, — лепетал Федянька. — Ты у-узнаешь…
— Узнаю, — сказал Дунин и крутнул ему ухо на прощанье.
Зинка плакала. Она вышла на свет, падавший из кухонного окошка ярким пятном, и плакала беззвучно, потерянно. Слезы лились по щекам двумя блестящими ручейками, она не вытирала их и казалась еще ничтожней и красивей в своем ничтожестве. Дунин громоздился над ней беспомощной глыбой и тяжело молчал. Зинка плакала, ожидая. Постояв молча, он взял чемодан и пошел в избу. Зинка покорно поплелась сзади.
В передней было сумрачно. Свет из кухни показывал пустую детскую качалку и неразобранную супружескую кровать. О звездах говорят, не дошли еще до кровати-то.
Дунин поставил на лавку чемодан и прошел к детской качалке. Он так и не увидел Наташку, по карточке только знал. Родить сумела, а сберечь не смогла, сколько ни наказывал.
Дунин открыл чемодан, достал поллитру «Особой» и шоколадку. Шоколадку отнес в качалку и положил на подушку, водку поставил на стол.
— Выпьем за встречу-то долгожданную, — предложил Зинке.
Зинка всхлипнула.
Дунин выпил всю поллитровку, стал отдыхать. Опьянеть не опьянел, а тяжело как-то сделалось и скучно. Съел две луковицы, пожевал корочку хлеба, закурил. Зинка разобрала постель и сидела на кровати в одной рубашке, распустив по плечам пенные волосы. Дунину стало тоскливо.
— Не сеют еще? — спросил он первое попавшееся.
— Вы-выехали, — давясь, выдохнула Зинка.
Дунин встал, вышел на крыльцо. Ночь уже кончалась. Небо за хлевом побледнело, звезды съежились и мерцали слабыми искорками, перекликались в разных концах петухи. Дунин бросил окурок в лужу, послушал его короткое шипенье и отправился в поле.
