Ребятишки бѣжали въ-запуски, выслушавъ такiя рѣчи; быстроногіе опережали другихъ, взлѣзали на колокольню и, засѣвъ въ ней, удержавали мѣста за собою съ необыкновеннымъ упорствомъ; ходили обѣдать домой по-очереди, и ночевывали на колокольнѣ.
– Ѣдутъ! ѣдутъ! закричали однажды два-три мальчугана, вбѣгая на широкій дворъ.
Поспѣшно положила бабушка свою работу и поспѣшила сойти длинную парадную лѣстницу. Остановясь на крыльцѣ, она ждала, имѣя по правую руку старшую дочь, а по лѣвую — меньшую, а сзади двухъ племянницъ. Мѣста эти были не назначены, но такъ ужъ случалось, что онѣ всегда стояли въ этомъ порядкѣ.
Къ крыльцу подъѣзжала карета.
— Чтой-то будто не наши! свазала бабушка.
— Да и то не наши, не ихъ карета, и кучеръ не ихъ и лакей чужой.
Изъ кареты вылѣзъ сосѣдъ съ женою и дѣтьми и недоумѣвалъ, отчего это обезпокоилъ онъ Любовь Петровну, и почему она встрѣчаетъ его на крыльцѣ.
— Батюшка, Захаръ Ивановичъ, это вы, и вы Анфиса Никифоровна. Рада васъ видѣть и у себя привѣтствовать, только не хочу правды таить, встрѣчать вышли мы не васъ. Кричатъ ребята — ѣдетъ зять мой Григорій Алексѣевичъ съ моею Варенькой и ея дѣточками, вотъ я и вышла.
— А вы, пострѣлята, смотри, я васъ ужо, пригрозилась на дѣтей старшая тетка наша Наталья Дмитріевна, — матушку смутили, обезпокоили. Чего зря орете, лучше бы смотрѣли въ оба!
Ho вотъ, наконецъ, и въ самомъ дѣлѣ: гурьбою бѣгутъ мальчишки и кричатъ: „ѣдутъ! ѣдутъ!" и топотъ копытъ, звуки заливающихся колокольчиковъ, пыль столбомъ по дорогѣ. И вотъ на всѣхъ рысяхъ легкихъ коней катитъ къ подъѣзду коляска батюшки и карета матушки. Еще издали я высовываю изъ крытой коляски мою нетерпѣливую голову и, завидѣвъ на крыльцѣ маленькую, худенькую въ черное одѣтую фигурку нашей добрѣйшей бабушки, чувствую такое учащенное біенiе сердца, что духъ у меня захватываетъ. Забывая все, приличіе, чинопочитаніе, чопорностъ, лѣзу я черезъ колѣна батюшки, скачу изъ коляски и обвиваю шею милой бабушки рученками, покрываю ее въ попыхахъ дѣтскими горячими поцѣлуями и слезами радости — тѣми слезами, тѣми поцѣлуями, которыхъ люди зрѣлыхъ лѣтъ уже не знаютъ. Бабушка съ усиліемъ отрывалась отъ меня и обнимала батюшку, котораго нѣжно любила, потомъ матушку, и всѣ мы шли наверхъ по широкой, липовой, развалистой лѣстницѣ. Тетки страшно любили насъ, какъ любятъ племянниковъ и племянницъ незамужнія, пожилыя, добрыя женщины, но мы, неблагодарные, любили только бабушку, милую, ненаглядную, и терпѣли ласки тетокъ, принимая ихъ подарки и услужливое вниманіе, какъ нѣчто обыкновенное и должное.
