Когда-то он мечтал о Риме, преображенном в Афины, и о себе, чудесно превращенном в великого поэта. Но увы! Мечтания его не сбылись! Все осталось по-прежнему. И сам он не изменился, и тесные переулки не обновились. Нерон стал озираться кругом, жмурясь от лучей восходящего солнца.
Он ускорил шаг. Лачуга Локусты стояла посреди сырого двора, где в грязи копошились свиньи.
Нерон толкнул дверь. Перед ним появилось маленькое искривленное существо; он сразу узнал Локусту.
— Яду! — приказал он, едва переведя дух.
Локуста подала ему что-то.
— Нет, — запротестовал он, — я тебе не верю. Он, должно быть, уже выдохся. Замешай свежий здесь при мне.
Локуста вышла, принесла какие-то корни, расставила утварь и приготовила тестообразную массу.
— Силен ли этот яд? — спросил император.
— Да.
— Смертелен ли он? Знай: мне нужен такой, от которого сразу издыхают. Существуют ведь и другие, вызывающие только понос и рвоту. Мгновенно ли убивает твой яд?
— Мгновенно!
— Я хочу проверить его действие.
Локуста пригнала жирную свинью и деревянной палочкой вмешала немного яду в приготовленные для нее отруби.
Нерон поднялся и стал с волнением наблюдать за животным. Свинья обнюхала корм грязным рылом и принялась жадно пожирать его; но едва проглотив его, она упала на пол и забилась в судорогах.
— Она прикончена, — заявила Локуста с торжествующей гримасой.
— Нет, она еще хрюкает…
Но в то же мгновение животное затихло.
Нерон, однако, все еще не доверял яду.
Внезапно ноги животного судорожно вытянулись и одеревенели.
Нерон в ужасе отскочил к стене, словно увидел призрак.
— Это был ее последний вздох, — успокоительно промолвила Локуста.
Оба долго рассматривали свинью.
— Гадина! — воскликнул император и плюнул на труп животного. Затем он толкнул его ногой в брюхо.
— Мерзкое чудовище! — крикнул он, — с тобой покончено! От тебя избавились! — и он захохотал в дикой радости. Он забрал яд в количестве, которое хватило бы на целое стадо свиней.
Во внутренних покоях дворца его ожидал Зодик.
— Итак, в начале трапезы? — спросил он.
Нерон отрицательно покачал головой.
— Нет, к концу. Лучше после еды…
В эту минуту жеманной походкой вошел придворный цирюльник Фаламий. В волосах у него торчали его орудия — гребни и щетки; он был весь обвешан ножницами и бритвами. Вертляво поклонившись, он, приплясывая, подошел к Нерону. Он намылил ему лицо и, затаив дыхание, начал брить его, с особой осторожностью манипулируя вокруг рта и носа. Затем он стал завивать горячими щипцами его волнистые светлые волосы. Болтливый сицилианец сопровождал свою работу прибаутками и сплетнями, подхваченными на Форуме; он говорил об ораторах, борцах и женщинах.
