Вблизи Фимнафы лев, чудовищный и дикий,
Уже давно блуждал, и вред чинил великий,
Живущих иль губя, иль ужасом гоня —
Но довелось ему наткнуться на меня.
Возрыкал грозно он окровавленной пастью —
Но безоружен я в ту пору был, к несчастью.
Мне истребить Господь велел сию чуму —
Я льва узрел — и вот противостал ему.
Тогда взъярился лев, познав мою отвагу,
Тогда постиг, что я не уступлю ни шагу,
Победа — он считал — за ним наверняка,
Он распаленно стал хлестать хвостом бока,
Он поднял голову — надменно, горделиво, —
Натужился хребет, восстала дыбом грива.
Порой бывает так: несильный древодел
Согнул тяжелый прут, однако не сумел
Скрепить его концы — и тотчас прут упругий
Со свистом прочь летит, презревши все потуги.
Так точно взвился лев, себе же на беду
Признавши плоть мою за добрую еду.
Я шуйцей плащ ему, летящему, подставил,
Десницу я вознес, я свой удар направил
Промеж его ушей, и лев, силен, свиреп,
Стал на мгновенье глух, а купно с тем и — слеп.
Никак не чаявший приветствия такого,
Он снова поднялся, и он возрыкал снова,
Не столь, как прежде, нагл, не столь, как прежде, яр;
Не много сил ему оставил мой удар.
Он прыгнуть вновь хотел, воспомня свой обычай,
Но тотчас же моей содеялся добычей:
Я на него упал, чтоб он воспрять не мог,
Всей тяжестью своей я вмял его в песок,
Я был безмерно рад подобной схватке доброй!
Трещал его хребет, хрустя, ломались ребра,
Я знаю, был в тот час со мной Господень дух!
Я льва убил! Порой так юноша-пастух,
Когда его нутро тяжелый голод гложет,
Козленка разорвать двумя руками может.
Немного дней прошло, — я, шедши налегке,
Нашел пчелиный рой во львином костяке,
Я соты преломил, разьяв костяк блестящий,
И ел чудесный мед, — а что бывает слаще?
Теперь, ты видишь, я загадку разгадал:
«Ядущий стал ядом, и сладок сильный стал».
