— А вы?
— Конечно, тоже.
— Конечно… это не ответ.
Он начинал меня раздражать. Ответ или нет, но другого у меня не было. Единственное, о чем я могла рассказать ему, — о своем детстве, знакомых и мучительном замужестве с Аланом. В конце концов он был для меня незнакомцем. Я не видела в нем ни друга, ни доверенное лицо. Мне уже начало казаться, что его пирожное никогда не принесут.
— Я нескромен, — заявил он решительно. Выглядел он при этом очень торжественно.
Я слегка махнула рукой в слабом жесте отрицания. Затем взглянула на свои пальцы: они дрожали. Я стала копаться в сумке в поисках сигарет.
— Я всегда был нескромным, — продолжил Юлиус А. Крам. — Хотя, — добавил он, — скорее это не нескромность, а неловкость. Я хочу все знать о вас. Да, да, я знаю, что сначала должен был бы поболтать о том, о сем, но у меня никак не получается.
А я подумала: изменилось бы что-нибудь, если бы мы поболтали сначала о том, о сем. И тогда, неожиданно, он действительно предстал передо мной нескромным, грубым и лишенным какого-либо обаяния. Если он не обладал никаким воображением и был не в состоянии завязать даже пустячную беседу, в особенности пустячную, то, зная об этом, ему не следовало приглашать меня в нелепый чайный салон. Мне захотелось уйти и оставить его наедине с его дурацкими пирожными. Но страх, поджидавший за порогом салона, ужас при одной мысли, что наступит момент возвращения домой, где царил ад, удержали меня на месте. «Постой, — подумала я, — он же как никак человек. Мы должны обменяться хотя бы несколькими фразами, а то твой приход, а потом побег будут выглядеть просто нелепо». Вообще-то это случилось со мной впервые: я была скована, не знала, что сказать и хотела бежать. Я приписывала это отсутствию знания жизни, бессоннице последних ночей и нервному состоянию. Короче, я сделала именно то, чего ни в коем случае не следовало делать: я приписала всю вину за неудачное начало встречи себе, а не Юлиусу. Всю жизнь моя больная совесть, напоминавшая умственную отсталость, заставляла меня испытывать смутное чувство вины. По дороге в салон я испытывала чувство вины перед Аланом, а теперь — перед Юлиусом А. Крамом. Я готова была поспорить, что если бы официантка сейчас растянулась на полу вместе со своими пирожными, то я почувствовала бы себя виноватой и перед ней. Что-то вроде злости против самой себя, против того кошмара, в который я превращала свою жизнь, стало глухо подниматься во мне.
