— Да. У Доле есть очень смелые друзья. Пока я не увижу своими глазами, что пламя костра охватило его, до тех пор не буду спокоен.
— Желание ваше, отче, противоречит обычаям.
— Врага надо застать врасплох. Да и председатель суда сразу объявил, что завтра преступника не будет в живых.
— Пусть будет так, отче.
— Осталось выяснить, в каком месте мы его сожжем.
— Гревская площадь…
— Знаю, знаю. Просторное место, вмещает много народа… — сказал Лойола и задумался.
Совещание Лойолы с Монкларом продолжалось еще около часа. Что они решили — мы очень скоро узнаем[1].
Вернемся теперь к Манфреду и Лантене. Мы оставили их около моста Сен-Мишель. У этого моста были ворота с обеих сторон.
Ворота, впрочем, запирались очень редко: только когда в университете поднимался бунт, чтобы не дать студентам разбежаться по всему городу.
Занялся мрачный, серенький день. Было около шести утра. В семь Доле должны были вывезти из тюрьмы и доставить на место казни, то есть, как было объявлено, на Гревскую площадь.
В половине седьмого две сотни всадников собрались у дверей и построились в боевой порядок.
За ними ехали три полевых пушечки.
— Скоро будет пора! — тихо сказал Лантене.
Солдаты между тем демонстративно зарядили пушки и наставили их в три стороны на толпу.
Все заметили их угрозу и разразились воплями ужаса. Только воры даже бровью не повели.
Но Манфред с Лантене, глядя на мост, заметили немало тревожных деталей. Во-первых, все лавки на мосту были закрыты, чего никогда не бывало при таких случаях: парижские лавочники страшно любят подобные зрелища. Во-вторых, Манфред и Лантене заметили, что на мосту стояло множество солдат: пожалуй, целых два полка собрались в узком проходе между лавками. Наконец, шесть весьма приметных пушек делали мост похожим на крепость, собравшуюся выдержать приступ.
На башне Дворца правосудия пробило семь — и мостовые ворота тут же закрылись.
— Что случилось? — спросил Лантене, весь побелев.
— Я только что с Гревской площади, — произнес кто-то запыхавшимся голосом у него за спиной.
Манфред и Лантене разом обернулись.
С ними говорил Кокардэр.
И его простые слова звучали похоронным звоном.
Как раз в ту же минуту похоронный звон и впрямь зазвучал: сначала в церкви Сен-Жермен л’Оксеруа и в соборе Богоматери, потом колокол в Сент-Эсташе, потом в других церквях, все ближе и ближе — как будто глас беды отзывался голосом скорби…
Далеко, на другом берегу Сены, послышалось пение сотен монахов в черных капюшонах и со свечами в руках (скоро этим свечам предстояло стать поджигающими факелами!), которые сопровождали осужденного.
