Аверьян Леонтьевич негодующе шипит:
– Ишь кобыла нагайская! Всю ночь под одеялом целовались. Двадцать лет ездию по всем дорогам, а такого паскудства, чтоб баба в вагоне чужого мужика под одеяло на всю ночь пустила, не видывал… И когда они снюхаться-то успели? Хотел я утром, грешным делом, по-стариковски отчитать, одернуть их маленько, да побоялся. Чего доброго, прапор еще в морду даст. Ныньче народ пошел аховый, особливо которые в погонах… Вот мужу бы написать. Какой он батареей-то у нее командует?
– Не батареей, а бригадой, Аверьян Леонтьевич.
– Ну, все равно. Какой? Где?
– Не знаю. Забыл.
– Ах ты, господи! И я запамятовал. А то бы написал честное слово…
Меня разбирает смех.
Поставщик громко сморкается в затасканный серый платок. Глубокие извилины морщин тяжело играют на выпуклом вспотевшем лбу.
– Чему вы смеетесь? – журит он меня. – Вам все хаханьки. Что за народ пошел? В старое время этого отродясь не было.
* * *
Доехали. В штабе корпуса меня влили в маршевую роту, которая выехала из Петербурга за неделю раньше моего отъезда.
Идем по шоссе в место расположения полка. С прошлого года мало что изменилось. Та же «родная» картина.
Солдаты все еще распевают «Соловья-пташечку». Ни одной новой песни за это время не придумали.
Кружатся вражеские аэропланы – целая стайка. Наши батареи энергично обстреливают аэропланы из зенитных орудий. В голубой котловине неба отчетливо видны серые яблоки взрывов.
Но блестящие птицы ловко ускользают от рвущихся снарядов.
Пехотинцы ругают артиллеристов:
– Где им в аэроплант попасть! Они в корову на ходу не попадут. Баб на привалах щупать – мастаки. Снаряды изводят зря, черти полосатые. Закрыли бы свои плевательницы лучше.
Со свистом скользит в воздухе выплюнутый хищной птицей снаряд.
Повозки с ранеными и лошади, подхваченные сотрясением воздуха, отрываются от земли.
А потом и люди, и лошади, и колеса двуколок лежат рядом на шоссе по краям небольшой, только-что образовавшейся воронки.
Аэропланы летят дальше в тыл, артиллерия бьет им вдогонку.
Солдаты бегут помогать обозникам: режут постромки, стаскивают в канаву убитых и раненых лошадей, разбирают повозки.
К месту происшествия подлетает бравый полковник на породистом огненно-рыжем жеребце. Зычно кричит, вытягиваясь на седле.
– Давай! Давай! Не задерживай движения. Нечего копаться, давай!..
* * *
Встречаю Граве.
– Вот не ожидал!
Расспрашиваю о старых знакомых.
Граве стереотипно отвечает:
– Убит.
– В плену.
– Ранен, эвакуирован.
