— Ишь ты, уберегла! — подивился Игнат.
— Ага, остались, — просто ответила Поля.
На камельке в чугунке на треноге варилась картошка.
— Присаживайся, — мягко попросила Поля. — Когда еще зайдешь? Угостила бы, да хлеба нет. А может, выпьешь? Бульба зараз будет готова. — Поля старалась говорить весело, хотя давалось ей это нелегко.
— О чем ты говоришь… Да и знаешь, я никогда не был падок до нее… А чего это дымом тянет? — Игнат подошел к печи.
— Куда ж ему деваться… Труба треснула, не знаю, как и зиму перезимую.
По трубе едва не от самого потолка шла глубокая задымленная трещина. Через нее и выбивало дым в хату.
— Вопщетки, об этом надо было летом думать. Теперь же печь не станешь раскидывать.
— Думала, может, обожженного кирпича достану, — не поталанило. Так и вышли на осень.
— Надо сделать добрый замес глины и забить трещину, пока дожди не пошли. А летом обязательно надо перекладывать трубу. Крайне.
— Куда ни глянешь — всюду край достанешь, — грустно и безропотно согласилась Поля.
— Я тебе и советую: накопай глины да скажи мне. Разве можно так? — грубовато ответил Игнат.
На дворе не выдержал, спросил у Витика, кивнув на кругляки липы:
— Зачем ты ее свалил?
— На дрова.
— Мало кругом ольховника?
— Липа ближе. И все так делают, — Витик с недоумением пожал плечами.
— Все кинутся топиться — и ты за ними?
— Я не такой дурень…
Как и предсказывал Тимох, долго отсиживаться дома Игнату не дали. Как-то под вечер во двор заглянул председатель колхоза Змитрок Мелешка. Больше недели его не было на месте: ездил в область, оттуда аж под Гродно и вот воротился. И не один — пригнал лошадей.
Медлительный увалень с постоянной сонливостью на лице, он свою непростую председательскую службу исполнял довольно успешно. Всегда приходил к человеку с таким видом, будто давно уже с ним договорился о том, что надобно сделать, будто все уже было обговорено и договорено, оставалась лишь самая малость — кое-что уточнить или напомнить. И пока человек, ошеломленный таким неожиданным и бесцеремонным натиском, прикидывал, выгодно иль невыгодно предложение, с которым тот заявился, мерекал, как быть, соглашаться с ним или ссориться, председатель уже поплевывал на недокуренную папиросу, тщательно гасил ее и, спрятав окурок в белый, из трофейного дюраля, портсигар, шел дальше. И выходило так, что спорить, доказывать что-либо было и некогда и некому.
До войны Змитрок работал бригадиром в третьей бригаде. Когда пришли немцы и всем стало ясно, что они создадут свои органы власти, партизаны попросили Змитрока побыть старостой. Он согласился и пробыл в чине нового начальника полгода. Быть может, он оставался бы старостой еще некоторое время, если б однажды ночью не завернули в село хлопцы из соседней партизанской зоны. Они разбудили старосту с быстротой и недвусмысленностью законов военного времени, вывели во двор и потребовали подводу, хлеба и картошки. Их было четверо, они были усталые и голодные, рука у одного висела на свежеокровавленной перевязке. Все это староста видел, и ему жалко было хлопцев. Однако и себя было жалко, чтобы вот так по-глупому подставлять свою голову под дуло автомата. Нажать на курок не штука, да кто потом расскажет, что и тебе не хотелось помирать, тем более от руки своего, что и у тебя был автомат, и ты мог бы, как всякий настоящий мужчина…
