— Ну-ну, Настя, полегче, а то в речку спихну.
— Я и так вся мокрая.
И она вновь захохотала.
— Ишь какой городской стал! Подай ему подштанники до колен, да еще синие. Ишь ты!
— Трусы, говорю. Без них вон, мой товарищ говорит, вроде неудобно, стыдно.
— Научит тебя твой товарищ добру. Больше слушайся его. А ты вон отойди, коль стыдно, подальше, а я отвернусь. Бессовестный ты какой. Все зубы заговариваешь. Небось в городе много девок завел?
— Ну, Настя, ты тоже зубы не заговаривай. Некогда мне с девками в городе.
— В других селах.
— В каких?
— Ишь в каких! А которая там живет, — указала она в сторону.
Я покраснел. Ужели слышала?
— Никого в других селах у меня нет.
— Нет так нет. Очень мне нужно!
И вновь принялась колотить белье, но уже не так ожесточенно, а с каким-то раздумьем. Ударит, передохнет и вновь ударит. И вновь брызги озарялись дробчатой радугой. Будто била она вальком не по белью, а по радуге.
— Хорошо, Настя. Скажи — где твой супружник?
Она сняла косынку, поправила пучок перевитых кос и, туго закрутив узел, ответила:
— Воюет.
Ее ответ был такой неуверенный, и произнесла она его сквозь зубы.
— Воюет? Макар воюет? С кем? За кого?
Про Макарку, ее мужа, дезертира, говорили, что он скрывается где-то недалеко от села, кто-то носит ему еду. Но вот где он, а с ним и Ванька Павлов, сын маслобойщика, скрываются — неизвестно. Мне хотелось расспросить ее, узнать. Но как? Ведь не скажет. Он все-таки муж ей.
— Стало быть, в бабьем сарафане коноплю мнет? Скрывается?
— И черт с ним! — хлопая вальком, выкрикнула она. — Пущай хоть сдохнет с голоду.
— Если не будешь его подкармливать, они вместе с Ванькой овец воровать начнут. Зачем вы с Олей носите им еду?
Это я сказал на всякий случай. Про то, чем питаются дезертиры и как добывают пищу, мне никто не говорил. Овцы пропадали из стада, особенно на стойле в жаркое время, когда они забиваются в овраг под крутыми берегами. Появились в наших местах не только четвероногие волки, которых развелось пропасть, но и двуногие. Некоторые с винтовками.
— Ведь носишь ему?
Она часто-часто заморгала, бросила валек и дрожащим голосом переспросила:
— Я ношу?
— Да, ты! И я тебя, дорогая, предупреждаю. По старой дружбе. Его поймают — трибунал, а тебе — тюрьма.
Настя испугалась. Она сошла с подмостков и кивнула, чтобы я шел за ней. Никита встал было, но я сказал ему, чтобы он пока шел в кузницу один.
Мы с Настей пошли вдоль пахучей, темной, высокой конопли. Шли молча. Она сорвала кисть конопли и, отрывая куски, бросала их под ноги. Вблизи никого не было, поодаль несколько человек купались в пруду.
