Очнулся под утро, вишу на сосне, — парашют в ветвях запутался. Раскачиваюсь на ветру и думаю: вот и конец пришел тебе, товарищ Ветров. Будут сейчас немцы лес прочесывать и вздернут тебя на этой же сосне. Ощупал себя да и ахнул: мало того, что ранен, а ведь оружия-то с собой нету. Лишь нож перочинный в кармане нашел, да и тот тупой. Начал одной рукой стропы перерезать (вторая пулей пробита была). Перерезал несколько стропов и думаю, как это вниз сигать буду: высота немалая, метра четыре. А тут слышу: по лесу идут. Поторопился, резанул по последнему стропу и вниз в сугроб ухнул. Снова сознание потерял… Пришел в себя, слышу: снег скрипит, несут куда-то. Приоткрыл глаза, глянул, а то ребята мои, которых сопровождал.
Оказывается, нашли они парашют висящий. Стащили его, закапывать в сугроб начали и меня обнаружили. Нелегко им пришлось. Задание боевое выполнять надо, а тут меня с собой таскай. Хорошо еще, что радистка умелая оказалась в группе. До войны фельдшерицей работала. Тамарой звали… В Бешенковичах сейчас живет. Хирургом районным работает. Успела после войны институт окончить…
— Дедушка, дедушка, вы о себе, а не о докторше, — перебил нетерпеливо Димка.
— Ну что о себе. Вышла паша группа через месяц к фронту, и я с ними. Вот и вся моя ночка трудная, фронтовая… А чего это Максим Савельевич молчит? Пора и ему слово дать. Расскажи-ка, танкист, горевший да не сгоревший.
Дядя Максим полез в карман за самосадом. Неторопливо свернул цигарку, заклеил ее, прикурил и, прищуриваясь, глянул на всех, кто сидел за столом. Подмигнул Димке и начал:
— Вот вы ночи фронтовые здесь вспоминали… И у меня в памяти немало дней, ночей… Дело было в калининских лесах. В одном из боев ударила в мою машину фашистская болванка, покорежила танк, да и меня зацепила основательно. Вытащили друзья-товарищи через передний люк, был я в ту пору механиком-водителем. Очнулся через несколько дней: гляжу, вокруг койки стоят. Значит, в госпитале лежу. Пробыл я там немало, дело к весне шло, раны мои зажили, и решил я: пора в бригаду свою возвращаться.
Врачи написали, что ограниченно годен, и выпустили. Бригада наша недалеко стояла. На попутной машине быстро добрался. А из штаба в свой батальон прибыл. Встретили меня хорошо. Командир батальона, до сих пор его имя-отчество помню, Аркадий Данилович, и говорит мне: «Побудешь при штабе, экипажи, мол, все укомплектованы. Запасных машин нам пока не присылают, а тебя отпускать не хочу». И определили меня связистом. Стояли мы в обороне, в лесу, километрах в десяти от переднего края, — бригада в резерве находилась. Вот и начал я по просекам да лесным тропинкам похаживать, линию проверять да сил набираться.
