Фронт стоял по реке Ловати… Ох и запомнилась эта река многим фронтовикам. Берега болотистые, топкие. И окопа не выроешь, не то что траншею. Сразу болотная вода заливает… Ну да разговор не об этом, о ночах фронтовых…
Сидим мы однажды в блиндаже. Я, помню, отоспался уже, вышел, а вокруг весна, весна… Ветер теплый воет, дождик накрапывает. Немцы по ночам огонь артиллерийский беспокоящий вели. Бросали снаряды без прицела, по нашим тылам. Слышу, в лесу где-то грохнуло, через минуту еще раз взрыв ударил. Выскочил наш сержант из блиндажа и говорит мне: «Срочно на линию! Связь порвало». Взял я автомат, телефон и катушку на плечи повесил и двинулся. Прошел километра два по лесу, запахи вокруг смолистые, листом молодым березовым пахнет, аромат густой идет. Нашел порыв, соединил концы, аппарат подключил. Доложил об исправности и присел на пенек. Только начал цигарку сворачивать, а надо мною в кустах соловей запел… Одно колено, второе и залился, защелкал, засвистал. Сижу я тихо, даже курить не стал, чтобы не спугнуть соловушку… А тут фашистский снаряд над нами прогудел, да и рванул в чаще. Замолк соловей… Вдруг он вполголоса так цвиркнул раз, другой, будто спрашивал кого-то: «Жив… жив?..» А за спиной у меня, в кустах у самой земли, соловьиха в ответ: «Жива… жива!..» И снова разлилась по лесу звонкая соловьиная трель.
Немцы из пушки ударят, снаряд рванет в лесной чащобе. Замолкнет мой соловей, перекликнется с соловьихой и вновь поет. Так немцы и не смогли соловьиный концерт заглушить. Поет птаха о жизни вечной, о весенней радости… Потом поднялся я и тихо, чтобы не спугнуть птичью семью, отошел маленько, подключился к проводу. Меня сержант ругает, куда запропастился? Хотели второго посылать на линию. А я ему в ответ: «Соловьев слушаю». Помолчал мой сержант, а потом говорит: «Возвращайся на пункт связи. У нас здесь десятка три соловьев концерт дают, да так, что звон стоит по всему лесу».
Были потом и походы, и бои… Шли мы вперед, Калининщину всю освободили, Белоруссию начали освобождать. Но в самые тяжелые минуты я вспоминал о тон соловьиной ночи, о весне, о земле пробуждающейся…
Помолчали все за столом. Вениамин Иванович сказал:
— Спасибо тебе, Максимушка, чудесную ночку ты вспомнил. Сердце солдатское и в боях не грубело… Давай-ка и ты, Анатолий, расскажи о себе, — обратился он к сыну.
— Пришлось и мне однажды в переплете побывать. Случай, правда, не героический, в смешном положении оказался. Но, чур, не смеяться… Хотя, как говорят, из песни слова не выкинешь…
