Забываясь, наклонялся, снам иль думам предавался,
Вдруг раздался — я услышал — вдруг раздался тихий стук,
“Это — гость”, — так прошептал я, вдруг расслышав тихий стук,
Прошептал, проснувшись вдруг.
А! я помню слишком ясно: был декабрь и час ненастный.
От камина отблеск красный на полу чертил свой круг.
Как я утра жаждал страстно! как безумно, как напрасно
В книгах я искал забвенья беспощадно долгих мук,
Об утраченной Леноре беспощадно долгих мук,
О мечте, чье имя — звук!
Занавесок шелк качался, тихий шорох раздавался,
Из углов ко мне тянулись сотни чуждых, смутных рук.
В этой комнате пустынной страх зловещий, беспричинный
Рос на сердце с ночью длинной… Вдруг раздался тихий стук.
“Это — гость, — так прошептал я, вдруг расслышав тихий стук, —
Гость, ко мне зашедший друг”.
И, собой овладевая, громко я сказал, вставая:
“Кто б ты ни был, кто стучишься, извини мне, добрый друг!
Утомленный, задремал я, и не сразу услыхал я,
И не сразу расслыхал я твой у двери робкий стук”.
Извиняясь так, я настежь дверь свою раскрыл на стук…
Тьма — и только тьма вокруг!
И стоял я одиноко, как над пропастью глубокой.
С несказанными мечтами я смотрел на темный луг.
Тьма была мертва для взора, но, как зов далекий хора,
Прозвучало вдруг “Ленора” — тихий отзвук долгих мук.
Это я шепнул “Ленора” — тихий отзвук долгих мук.
И во мраке умер звук.
Я вернулся потрясенный, этим зовом опьяненный,
Но лишь дверь свою закрыл я, вдруг раздался прежний стук.
Сердце сжал мне страх недавний, но сказал я: “Это в ставни
Бьется ветер своенравный — неразумен мой испуг!
Это в ставни бьется ветер — неразумен мой испуг!
Ветер создал этот стук!”
Страх рассудком успокоя, растворил свое окно я…
И времен прошедших Ворон в мой покой ворвался вдруг.
Колыхая крылья чинно, он по комнате пустынной,
С гордым видом господина, облетел вдоль стен вокруг.
И на бюст Паллады сел он, облетев вдоль стен вокруг.
Сел в углу, как старый друг.
Привиденьем онемелым, черный весь, на шлеме белом
Он сидел. Я улыбнулся, и сказал ему тогда:
“Царство воронов — гробница; как же ты зовешься, птица,
В мире мертвых, где струится тихо Стиксова вода?
Как тебя зовут, где тихо льется Стиксова вода?”
Каркнул Ворон: “Никогда!”
Смысла мало было в этом, но смущен я был ответом
Черной птицы, вещей птицы, той, чье карканье — беда.
В первый раз еще ненастье занесло в приют несчастья,
Занесло в приют, где счастья не осталось и следа,
К несчастливцу, в ком Надежды не осталось и следа,
Птицу с кличкой “Никогда”.
