— Джин… — подошел к ней — та незаметно покачивала головой, часто моргала, глаза начинали слезиться, — Джин, ну хватит тебе, а?.. Что ты меня так оскорбляешь?.. Чем я заслужил такого?..
— Поступками своими идиотскими! — в последний раз выпалила супруга и закончила: — Иди, что стоишь-то? — и полуобернулась. По щекам струились слезы, скатывались по губам, капали на колени. — Дин тебя уже, наверно, заждался весь. Конечно, он ведь дороже, чем я и Клер…
Последнюю фразу произнесла таким холодным голосом, что внутри меня все помрачнело, а в сердце заныла тупая, не унимающаяся боль.
— Любимая, ты чего?.. — и приблизился. Но жена вскочила с места, демонстративно сложила руки на груди, давая понять: ближе подходить не стоит.
— Не надо ко мне лезть, — отрезала Джин, а сама отвела глаза, лишь бы не пересекаться со мной, — я тебе все уже сказала. Катись, куда знаешь. Видеть тебя больше не хочу…
И, стегнув злым взглядом, ушла в комнату Клер.
«Ну, раз ты так хочешь…» — сгоряча подумал я и ответил вдогон:
— Пусть будет по-твоему…
Вышел из дома.
В сарай вернулся злой и молчаливый, где застал Дина за набиванием ружья патронами. Тот уже полностью собрался, осталось только надеть куртку да рюкзак.
— Поговорил?.. — осторожно поинтересовался он, но, заметив мой сердитый взгляд, сразу затих.
— Поговорил, — сквозь зубы процедил я, — скоро выходим…
Понедельник, 24 марта 2014 года
Четвертый день — а Джин как на иголках, по дому ходила привидением. Глаза от слез почти не просыхали, сон обходил стороной, а если и удавалось заснуть, то просыпалась она совсем разбитая, побледневшая, не отдохнувшая. Дочь, какой день докучающая матери вопросом «где папа?», не отходила от нее ни на шаг, всячески пыталась расшевелить, хоть как-то рассмешить. Но та будто не слышала слов Клер, все время молчала или отлеживалась в спальне. Иной раз, правда, особенно когда за окном было солнечно, Джин потихоньку начинала заниматься какими-то делами, убиралась, готовила, даже улыбалась, но уже через час — точно подменяли: лицо опять бледнело, сплошь покрывалось холодной тенью. Укладывая Клер спать — нередко забывалась в своих мыслях, разговаривала сама с собой, опять плакала. Ложась в кровать — горячо молилась за Курта, рыдала в подушку, чтобы не услышала дочь.
В себя Джин пришла только к нынешнему вечеру, когда по небу растянулась кроваво-красная скатерть заката, а снег пылал ослепительно ярким рубиновым блеском.
Домыв за собой и дочерью посуду — присела возле окна и долго смотрела в него, думая о муже, согласившемся вопреки ее воле на безрассудный поход в далекий брошенный город, о каком знала лишь то, что его лучше обходить стороной или вовсе поворачивать обратно. И так сидела, пока тьма на улице не стала сгущаться, а из-за черных облаков не выплыла холодная луна, посыпая ледяную землю такими же негреющими серебряными нитями. Они ложились то на деревья, то на кусты, то на далекие, почти невидимые руины, звездами искрились на крепком льду, блистали во всей своей красе.
