— Не волк ли забрел? — забеспокоилась Даша.
— Какой там волк... Одна собака задарма брехнула, а другие всерьез подхватили. Вовсе как у людей. — Бабка шумно вздохнула. — Спи, Даша. Всех дум в одну ночь не передумаешь.
— Уеду я, баба, — привстав, сказала Даша. — В тот же Серебровск либо еще куда.
— Гляди, — потускневшим голосом проговорила бабка Аксинья. — Делай, как задумала, а сделавши не кайся.
— Я тебя, баба, к себе заберу, — утешила Даша бабку Аксинью. — Устроюсь и отпишу, ты приедешь.
— Куда мне... Нешто замуж выйдешь да дитеночка породишь, тогда приеду нянькаться.
— Не выйду я замуж...
— Он к тебе, Васька-то, гляди, за тридевять земель прискачет, — сказала бабка. — Не такой парень, чтоб от девки к девке кидаться.
— Не нужен он мне, — сказала Даша, стараясь больше уверить в этом себя, чем бабку.
— Не нужна соловью песня, ан каждую весну заливается...
Неширокая дорога с засохшими желобками от тележных колес и вмятинами от копыт шла через лес. Под загустевшими вершинами берез ярко белела береста, молодая трава красовалась в росе, будто накрытая тонкой серебристой фатой. Из травы выглядывали ландыши. Деревья стояли редко, и в лесу было светло, хотя солнце еще только всходило.
Даша шла неспешным ровным шагом, крепко впечатывая в землю подошвы черных ботинок. Небольшой зеленый сундучок, с которым когда-то воротился отец из Красной Армии, несла в руке. Свернутое пальто приспособила в котомке за плечами.
Разогревшись от ходьбы, Даша скинула жакетку. Утренняя прохлада зябкой лаской расходилась по голым рукам. Мелкие цветочки стелились по белому ситцу на высокой Дашиной груди, юбка, спускаясь по упругим крутым бедрам, билась широким подолом о девичьи колени. Голубая косынка примяла пушистые русые волосы, забранные шпильками на затылке, но две короткие прядки выбились на волю и, разметавшись, щекотали щеки.
Над головой у Даши вдруг нежными переливами залился соловей. Даша замерла, принялась глазами искать голосистую птичку. И отыскала на ветке махонького серого артиста. Серьезно глядя крупными черными бусинками, соловей старательно сыпал трели, которые бабка Аксинья звала хрустальным горошком. Торопливо, взбудораженно и звонко щелкал соловей, то ли уговаривал Дашу не покидать родной край, то ли прощальную песню для нее пел.
Растревоженная соловьиными трелями, Даша опустила на землю сундучок. Что ж я делаю-то! Куда я кинулась, очертя голову, из своей деревни? Чужая сторона без ветра сушит, без зимы знобит.
