Возле лавки Гасана копошились люди. Они напоминали Прохору больших муравьев, которые оживали, пригретые солнцем, поднимали головы, удивленно осматриваясь по сторонам.
Из палатки вышел Черных-старший. Он до хруста в суставах потянулся во весь богатырский рост, скрестил на груди длинные руки — могучие мускулы взбугрились, грозясь разорвать грубое сукно поддевки.
— Над чем морокуют эти туземцы? — равнодушно наблюдая за людьми, среди которых много было знакомых ему ночных посетителей, — проронил Прохор. — Ума не приложу...
— А ты о своем животе лучше промышляй, — снова оборвал брат. — Так оно будет складнее.
Он придвинулся к Прохору и строго шепнул:
— Ты зенки задарма не пяль. Обежи туземцев. Кумуланы и другую поделку скупить нада. Да не дорожись. Не грешно-от туземцу накинуть аршин материи за мастерскую поделку. Дело прибыльное, в накладе не останемся.
— И то верно, — подхватил Прохор. — Дело прибыльное, дорожиться нечего. Тутушние золотнишники падки до поделок туземцев...
— Энту поделку в Читу переправим ноне. На тамошних торгах она втрое обойдется супротив здешних цен, — поглаживая бороду, заметил Черных-старший.
— И то верно, — оживился Прохор, которому улыбалась поездка в город. — По тамошним ценам это будет куда прибыльнее.
— Но балаканьем-от сыт не будешь. Дельце надо обделать. Скумекал? Но и ладно. А сейчас шкурки схоронить надо. Кабы этот Шмелишка не пронюхал да не накрыл ненароком. Отнеси бог мороком этого писаришку.
Прохор скрылся в палатке. Чернобородый постоял несколько минут, позевывая и крестя рот. Вокруг было тихо. Должно быть, туземцы после пьяной ночи все еще отдавались сну. Даже на собак нашла сытая леность. Они лежали возле юрт, свернувшись калачиками, подставляя солнцу заиндевевшие шубы.
Купец еще раз зевнул и не спеша полез в палатку. Там невозможно было что-либо разглядеть. Все предметы теряли свои очертания, сливались воедино и маячили темной массой. Чернобородый крепко зажмурил глаза, привыкая к темноте. Прохор, стоя на коленях, растапливал жестяную печь. На его лице плясали голубовато-пурпурные зайчики, которые проскальзывали в щели над брезентовым пологом, играли в шелковых мехах.
Черных-старший прошел в передний угол, взял из груды пушнины чернобурку, привычно прощупал мех.
— Добротная рухлядишка ноне попалась, — заключил он. Обращаясь к брату, добавил: — Брось печь-от. Постереги лучше ход, покуда я барахлишко схороню. Не то писаришка засунет свой нос ненароком.
