— Хочется скорее приехать, — объясняю я, хотя такому тормозу, как она, это не понять.
— Зачем?
— Не тратить время… На дорогу, лишнее время.
— Оно не лишнее, — говорит Шолпан, — смотри!
И я смотрю. И вдруг вижу осень. Будто стоп-кадр. Стоп-кадр из жизни; я стараюсь запомнить всё, до маленького листочка, который завис в воздухе. Липовый. Возле школы растут липы. И каштаны. И клён; так медленно крутится кленовый вертолётик, я вижу, как в замедленной съёмке. Какая осень. Сколько цвета. И как будто дым. И пахнет дымом. И цвет жёлтый и красный, и зелёный. Но не как светофор, а другое; сто разных красных и тысяча пятьсот жёлтых. И синий, синий надо всем, и сквозь всё. И тут. Вдруг. Во мне вспыхивает имя.
Серафима Семафорова.
… Я опомнился в школе, в раздевалке. Я уже выходил из неё, а Шолпан только заходила.
И я вспомнил, что уже видел её сегодня. Вот, она только заходит! А я!
Она смотрит на мои ноги. Улыбается. Я тоже смотрю. И вижу, что у меня один ботинок школьный, а второй — вообще не ботинок, а кроссовка уличная.
В общем, я полчаса искал свой ботинок и вторую кроссовку в этой толкотне. И когда зашел в класс, Шолпан уже там сидела и улыбалась. Вот, думаю, сейчас скажет — ну что, выиграл своё время?
Но она не сказала. И вообще, улыбалась не из-за меня, а просто в окно.
И я забыл про неё, я только помнил, как медленно падал липовый лист и завис в воздухе кленовый вертолётик. И имя: Серафима Семафорова. Что это, откуда оно берётся. Имя из гремящих, дребезжащих, грохочущих железом 20-х годов прошлого века. Если бы я был писатель, я бы написал книгу про Серафиму Семафорову. Но в книге должен быть сюжет, одного имени маловато. А у меня в голове, кроме имени, ничего нет.
* * *
Я начал осваивать скейт. Хорошая штука, доска на колёсиках. Пока не так хорошо научился, как на роликах. Теряю скорость, и маневры не освоил ещё. Но учусь.
Мы шли с Зайцевым. Тренируюсь со скейтом. Предложил ему, но он не хочет. Стесняется, что не умеет. Надо будет когда-нибудь его поучить. А то что он так, всё пешком и пешком!
Я старался притормаживать, но всё равно постоянно оказывался впереди. Мы шли и молчали. Чего говорить-то?
— Хобот, — вдруг сказал я, почему-то вслух. Обычно же про себя.
— Чего — хобот? Где?
— А вот, — я показал на синий опель, — видишь номер? Буквы.
Буквы были такие: ООТ.
— Это игра такая, — стал объяснять я, — видишь номер, и нужно придумать слово. Чтобы буквы в этом же порядке шли.
— А, робот. Или топот, — надо же, как Заяц сразу понял!
