— И в своем безумии, — продолжал старик, — он постоянно видит эту кровавую сцену и по десять раз в день повторяет последние слова, сказанные ему твоим отцом.
— А, так вот почему маркиза старается не оставлять его одного!
— И вот почему она стремится держать подальше от него Эмманюеля и Маргариту, уверяя, будто отец не хочет их видеть.
— Бедная сестричка! — сказал Поль с выражением удивительной нежности. — Теперь ею хотят пожертвовать, принудив выйти за этого негодяя Лектура!
— Да, но этот негодяй Лектур, — возразил Ашар, — увезет Маргариту в Париж, а ее брату поможет стать командиром драгунского полка, и тогда маркизе можно будет уже не бояться присутствия своих детей. Тайна ее останется между ней и двумя стариками, которые завтра… даже сегодня ночью могут умереть, а могила безмолвна.
— Но я, я!
— Ты? Никто даже не знал, жив ли ты: пятнадцать лет, с тех пор как ты убежал из Селкерка, о тебе ничего не было известно. И разве не могло случиться, что какое-нибудь обстоятельство помешало бы тебе благополучно приехать сюда? Разумеется, она тебя не забыла… но она надеется…
— О! Ты думаешь, что моя мать?..
— Прости, — сказал Ашар, — нет, я вправду ничего не думаю, это я так, забудь…
— Да, да, поговорим лучше о тебе, об отце.
— Надо ли говорить, что последняя воля его была в точности исполнена? Днем за тобой приехал Фильд, и вы отправились в путь. С тех пор прошел двадцать один год и я каждый день молил Бога, чтобы в назначенный день увидеть тебя. И молитвы эти исполнились, — продолжал старик, — слава Богу, ты здесь, и твой отец ожил в тебе… Я снова его вижу, говорю с ним… я не пла́чу больше, я утешен!..
— А тогда — он точно был мертв? Без дыхания, без жизни, без малейшей надежды? Умер на месте?
— Да, он умер!.. Я принес его сюда… положил вот на эту постель, где ты родился, запер дверь, чтобы никто не вошел в дом, и сам отправился рыть могилу. Я провел весь день за выполнением этого скорбного долга, ибо, по желанию твоего отца, никто не должен был быть посвящен в эту страшную тайну. Вечером я вернулся за его телом. Странно устроено сердце человеческое: как трудно ему расстаться с надеждой, что вложена в него Богом! Я видел, как твой отец упал… ощущал, как холодеют его руки… поцеловал его застывшее лицо… покинул его, чтобы вырыть ему могилу, — и когда она была вырыта, когда печальный долг был исполнен, я возвращался с трепещущим сердцем: мне казалось, что во время моего отсутствия… хотя это было бы чудом… жизнь возвратилась, что он приподнимется на постели и заговорит со мной. Я вошел… Увы! Увы! Евангельские времена миновали, и Лазарь остался простертым на своем ложе. Он был мертв! Мертв! Мертв!
