Взволнованно говорили старики, прошедшие большой жизненный путь; вдоволь было и голода, и людской крови, и разрухи, и чудовищного напряжения сил, чтобы подниматься вновь и вновь от тяжелых потрясений.
Два мира, два старика, один крепкий, дюжий, другой худенький, легкий, будто самой природой предназначенный заниматься лишь умственным трудом. Тонкие, подвижные, как бы прозрачные летающие руки профессора, сухонькая его шея были какими-то детскими. А вся зрелая жизнь, весь мир, вся суть его была в больших выразительных, с кровавыми прожилками глазах, натруженных чтением, долгой работой. В зрачках была глубина, даль. Глаза видели, кажется, не только то, что перед ними, а еще были способны вглядываться в прошлое и видеть будущее…
Никогда не смог бы Даниил Андреевич тянуть рыбацкие сети, кормиться этим промыслом и кормить еще многих и многих безвестных людей, как это делал Александр Титыч много лет.
Скрюченными, ухватистыми руками вытаскивал Дед рыбку не золотую, а простую, но по тяжкому труду, с каким надо было брать в море богатство, она была дороже всего золота мира. И ловил он ее будто бы всему миру сразу. Набьет полный карбас — отдаст; отловит еще один — и снова к людям… Не наловить ее было никак, чтобы вдоволь: сколько бы ни тянул сети — все больше и больше давай улова…
— А что скажешь, профессор? Что будет, как жить дальше? — с пристрастием спрашивал старик старика.
— А то и будет, чего хотим, если верить и трудиться…
— Да. Трудиться надо по-людски, по совести, каждый день, — согласился Дед. — Только, видать, все равно всем всего не хватит, больно жадны люди. Есть одно — давай второе, третье, и впрок еще побольше. Что за люди рождаются? Как вразумить?.. Когда все поймут?…
— Рождение нового человека процесс медленный, — сказал профессор. — Мы взяли на себя, что и говорить, трудное, особое обязательство перед всем миром: хотим научиться жить по самым лучшим человеческим законам, как мечтали люди века и века. Издержек много, а цель — благая…
Даниил Андреевич говорил негромко, не спеша, время от времени превозмогая трудное, астматическое дыхание. Он вспоминал разнообразные острые моменты истории, периоды взлетов ее и провалов, из-за которых так нелегко очень многим… Время то разрывалось, когда что-то нельзя было понять, объяснить, то соединялось убедительной логикой, вечной связью причин и следствий. Во всем этом была и особая связь людей, их судеб, их малых и больших дел. Всем и каждому находилась своя особая роль в истории.
