После операции Даниил Андреевич долго не мог прийти в себя, а когда стало ему полегче, с удивлением обнаружил среди немногих оставшихся вещей карманные отцовские часы. Подержал их в ладони, погрел, покачал, и — о, чудо! — они пошли… Несколько месяцев надо было почти беспрерывно лежать на спине в полутемном помещении. Все окна госпиталя забиты фанерой. И в этом полумраке, среди множества больничных коек, на которых стонали раненые, под глухие взрывы артиллерийских обстрелов и уханье бомб, Даниил Андреевич подносил «Омегу» к уху и прислушивался к чистому мирному тиканью: «Тик-так-тик-так… Все будет хорошо», — утешали часы, когда разрывалось, грохотало, несло страдания и смерть время войны. Умерла от голода мать, погиб отец, сгорела в полуразрушенном доме сестра, не осталось никого из близких, бессмысленной казалась жизнь, а часы твердили свое: «Тик-так-тик-так… Подожди, потерпи, поживи…»
Но если бы не сиделка, выносливая и щедрая сестра милосердия, вряд ли удалось бы превозмочь боль физическую и душевную, вытянуть, выжить. И в благодарность за это Даниил Андреевич оставил ей на тумбочке записку и отцовские часы.
Он вспомнил о них потом, рассказал Петру, а тот Илье, и друзья решили найти в комиссионном магазине какую-нибудь подходящую старинную «Омегу» и преподнести ее профессору в день рождения со словами: «Тик-так-тик-так — все будет хорошо…»
Услышав про все это, Александр Титыч растрогался: «Истинно так и будет у хорошего человека. Сговорились, Петро, сведи меня к нему. А то как-то не так получается, он у меня был, а я у него не был еще».
В тихом уютном кабинете перед большим окном, в окружении стеллажей с книгами, редких литографий и картин, долго чаевничали гости и радушный хозяин. Часа полтора был тут внук, дрыгал ногами на диване, окропил все, что мог, и уехал с мамой Анютой. А мужчины остались.
От коньяка Александр Титыч после первой рюмки отказался — «клопомор», а водку профессор терпеть не мог, — вот и наливали из пузатого фарфорового чайника чашку за чашкой два деда и молодой отец. И без крепкого питья было хорошо за медленным разговором. В начале встречи Дед смущался чуть-чуть, а потом разошелся. Петр почтительно слушал стариков, таких разных и таких близких по прожитой жизни, в которой было много испытаний, побед и надежд.
Профессор все больше возвращался в прошлое, расспрашивал о том, как на берегах Белого моря проходила коллективизация, как менялись люди, боролось старое с новым, что было в период гражданской войны, финской, Отечественной. Александр Титыч охотно вспоминал что знал сам, о чем рассказывали старики, часто повторял: «Уж помаялись, помаялись люди вдосталь…» И неизменно сворачивал разговор на будущее, словно бы искал поддержки у профессора в предположениях: и насчет «полного достатка, сколько надо людям, чтоб расслабиться хоть маленько», и насчет молодежи, «чтоб вразумились, как положено быть», и насчет полного всеобщего мира на земле — «неужто не насытились душегубством?»
