Анюта ладошкой закрыла рот Петру, обвила его шею, прошептала:
— Люби меня, люби всегда, как я тебя люблю… — И горячими губами стала целовать Петра долго, жадно, пока не задохнулась.
В коридоре послышался какой-то шум, даже грохот, знакомые голоса…
— Ой, это к нам! — вскрикнула Анюта. — Забыла сказать… звонили… Илья приехал. — Запахнула халат и побежала встречать гостей.
Неожиданно явившиеся Илья и Даниил Андреевич втаскивали в крошечную прихожую деревянную детскую кровать. Шум, суматоха, подбежала помогать и соседка Мария Васильевна, и бабка Саша умильно всплеснула руками, а из комнаты выбежала ее внучка и тоже заверещала, и даже угрюмый парень с всклокоченной шевелюрой высунулся теперь из дверей, улыбнулся, одобрил подарок.
Вышел, как на сцену, с глуповато-патетическим лицом и сосед Борис Романович, и все ввалились в комнату Петра и Анюты. Торжественно застилалась постель малыша, по совету бабки и Марии Васильевны распеленали его, уложили на чистую кровать, за гладкие резные решетки, и сообща принялись выбирать имя новорожденному.
«Илья, Борис, Дмитрий, Филипп, Иван…» Петр сворачивал каждое имя в трубочку и бросал в шапку.
— Сколько будем тянуть, до трех раз? — спросил Петр.
И гости закивали, согласились, что в таких случаях число три имеет особое значение. Лишь Анюта воспротивилась:
— Тогда получится сразу три имени — это нехорошо. Какое вытянем сразу, то и будет.
С желанием матери нельзя было не считаться. Ее спросили: «А кому тянуть?»
— Обычно имя сыну выбирает отец, — заявил Илья, он был, как всегда, серьезен и строг.
— А может быть, ты и вытянешь? — предложил Петр. — У тебя рука верная…
Но Илья отказался:
— Пусть это сделает самый старший из нас, Даниил Андреевич.
Все взглянули на профессора, взволнованного, легкого, в серой курточке, похожей на френч, увидели озабоченные глаза и то, как он нервно приглаживает пышные седые волосы, белую бороду. Да, именно он, патриарх, должен выбрать имя новорожденному.
— А ваш дед мне в сыновья годится! — звонко выкрикнула бабка Саша и даже притопнула ногой. Все засмеялись. Глаза ее помолодели, зажглись озорным огнем. — Каким именем наречь-то? Всякое имя в святцах записано, значит от бога. Крестить будете?
— Зачем лишняя морока, если не веришь, — ответил Петр.
— А во что нонича верят? Ты не веришь — другие верят, сын, может, будет верить, — твердо сказала бабка и строго посмотрела сначала на растерявшуюся и, кажется, готовую согласиться с ней Анюту, а потом на свою дочь, Марию Васильевну. Та стояла в сторонке, скрестив на животе руки, как всегда тихая, смирная, сохранившая преданность прическе военных лет — мелким кудряшкам девятимесячной завивки — и детскую, умильную покорность своей «мамане».
