Федор Баха не любил. Но он был согласен слушать кого угодно, лишь бы мерцали напротив ее спокойно-внимательные глаза, которые, казалось, так зачаровывающе могли смотреть только на него, Федора Землянского. Он знал, чувствовал, что эта минута в его жизни какая-то особенная, что таких минут больше не будет, проживи он хоть тысячу лет, но чем именно особенная, в чем тут дело — понять не мог, поэтому ему было еще более хорошо и тревожно. Казалось, он знает Инну всегда, знает такой вот понятно-приветливой и таинственной одновременно, как понятна и таинственна для нас жизнь и смерть, небо и земля, встреча и разлука. «Почему я никогда не вспоминал о ней? — тоскливо подумал Федор. — Ни разу не вспомнил. А она была совсем рядом, в соседнем подъезде. Стоило лишь захотеть и... А они ведь приглашали меня заходить. Почему я ни разу не зашел? Просто так. Послушать Баха...»
Бах вошел в комнату, и Федор поразился его величию и гневу, который обрушился на него, быть может, за то, что он не приходил раньше и не слушал Великого Композитора.
— Вам не скучно? — Ее лицо и ее дыхание были у самой его головы.
— Н-нет, — с трудом выдавил Федор.
— А я в вас влюбилась тогда, — нахмурилась Инна.— Конечно, это было детство, но все-таки... Я часто подсматривала, как вы приходите на работу и как уходите. Вот из этого окна. Потом вы стали ходить вдвоем... Почему вы такой мрачный?
— Я? — Федор с усилием улыбнулся. — Нет... Мне хорошо у вас.
— В следующий раз вы вновь придете через два года?
Федор встал и подошел к окну. Он боялся и дальше сидеть так вот лицом к лицу с Инной, видеть ее глаза, мягко текущие на плечи волосы, слышать ее голос и дыхание, но больше всего он боялся самого себя. Боялся странного желания поднять Инну на руки, ощутить ее вес, запах, тепло...
— Когда вы вернетесь? — глухо спросил Федор.
— В сентябре, — тихо ответила Инна, и ее голос, укутанный легкой печалью, более всего взволновал Федора. Он слышал, как подошла она и замерла у него за спиной, он чувствовал ее взгляд и дыхание и, медленно повернувшись, обнял ее за плечи, задыхаясь от подступающего чувства ее горячего тела.
— Нет, не-ет, не-е-ет, — прошептала Инна, слабо упираясь в его грудь руками, и еще раз повторила: — Не-е-ет.
— Извините. — Федор с трудом отпустил ее и вновь отвернулся к окну, чувствуя обиду, и боль, и грусть от невозможности еще одного прикосновения к ней. — Ради бога, извините...
— Какой вы... странный. — Он почувствовал в ее голосе иронию. — Делаете женщине приятное и извиняетесь.
